Месть карьерского оборотня

Решила, что это следствие пережитого. Психика у парня неокрепшая, вот и произошли сдвиги. Хорошо бы они не оказались фатальными для парня.

Евдокия Андреевна решила, что обязательно поговорит о Романе с сыном, пусть Иван присмотрит за ним.

Вернувшись домой, Мошканцев выпил слишком много, дабы забыть события минувшей ночи, быстро опьянел, повалился на железную кровать, не раздеваясь, и уснул. Точнее говоря — «отрубился». Проснулся, когда за окном уже давно стемнело, а в хате и подавно было хоть глаз выколи. Нашарил бутылку на деревянном полу у кровати, там еще осталось граммов сто, жадно выпил, пустую посудину швырнул под кровать. Голова болела, да это не проблема, пройдет. А вот как жить дальше — ни хрена не понятно. Свет включать не хотелось. Мошканцев нашарил в боковом кармане толстого свитера помятую пачку «Мальборо» и зажигалку, закурил. Лежал в полной темноте, жадно затягивался, стряхивал пепел на пол.

Понятное дело, размышлял о минувшей ночи. Скрипел зубами, вспоминая, как Потапов бил его, машинально потрогал ушибленные ребра — болели, а на коже ни синяка ни ссадины, умел бить, падла! Как менты разговаривали с ним, приказали никуда не отлучаться из поселка… Козел он, этот Потап, но козел и Лева-Варвар! Он для него рисковал всем, а Варвар даже не знает, куда товар делся! Крутой бизнесмен, шлюшке своей шубы кропает одну за другой, а они тут кто? Совсем придурки, что ли? Получается, так. Что Гусляр, что Краснуха — дешевки, которых Варвар подставит, когда это нужно будет ему. Подставит и глазом не моргнет! Мог бы утром подвалить, адвокатов из города выписать, его ж сотрудника посадили ни за что! Машину сожгли, он еще ночью понял, что они были тут, из разговоров районных следаков понял, значит — никаких улик, ну и выпендрился бы, крутой бизнесмен, показал бы Потапу свою «крутость»! Да ни хрена подобного! Спокойно торчал в офисе, когда Потап пинками выпроваживал его на волю. А ведь когда Варвар сидел, его и Краснуху уважали в поселке, слово Мошканцева кое-что значило, а теперь что? «Шестерка», и все дела.

Краснуха — тоже, и Гусляр, хоть и делает вид, будто «лепший кент» Варвара. Придет время, и его подставит хитрожопый Лева.

Мошканцев перевернулся на другой бок и тупо уставился на темную стену за кроватью. Когда-то она была белой, а теперь при свете лампочки под потолком — ее и серой-то нельзя было назвать. Пять лет назад, после гибели родителей в автокатастрофе, он думал, что женится, и будет у него хозяйка, которая побелит обе комнаты этой старой хаты, сделает их уютными… Не было ни хозяйки, ни уюта. Приперся Варвар, и все закружилось совсем не так, как он полагал. Магазин, приличные бабки, притон Краснухи, где всегда можно было найти телку на пару часов. Опять работа, опять притон, закружилось, пошло-поехало… И теперь его запросто могут посадить, а Варвар и не почешется, чтобы адвокатов нанять. И жены, которая могла бы его ждать, нету. Никому он, выходит, не нужен, один, как волк, лежит в джинсах на кровати в грязной халупе. И это еще хорошо, что дома лежит…

Надоело валяться, голова уже болела не так сильно. Мошканцев встал, подтянул джинсы, выключил свет. Лучше в темноте торчать, сплошная тоска глядеть по сторонам. Железная кровать с грязным одеялом, ветхий стол с фанерными дверцами под столешницей, одна была выбита, два венских стула и фанерный гардероб. Коричневые доски пола были усеяны окурками, да и коричневыми их трудно было назвать — краска стерлась, ее заменил толстый слой пыли и грязи.

Не мог он и не хотел что-то делать в этой хате. Осточертела она ему после гибели родителей. Купить новую хотел, кирпичный дом, копил деньги, потому и соглашался ездить за «товаром». Варвар обещал помочь с покупкой дома, в долг дать. Но теперь вряд ли получится. И тачки нет, и неизвестно, что дальше будет.

Нужно было печку затопить, но не хотелось. Еще вмазать бы сейчас — самое то. Значит, нужно идти к Краснухе, у него всегда есть, и телки тоже.

Мошканцев накинул куртку, хлебнул холодной воды из чайника на плите и вышел во двор. Собаки у него не было, и дверь он не запирал. А зачем? Брать в хате нечего, да если и унесут что-то — потом пожалеют об этом.

Он открыл калитку, вдохнул всей грудью сырой холодный воздух, застегнул куртку и неторопливо зашагал на улицу Куйбышева. Свернул за угол, на улицу Ватутина, темнота там стояла, но Мошканцев уверенно шагал по середине улицы, где горел один фонарь на столбе из трех.

Неожиданно он остановился, как раз перед исправным фонарем, попятился в тень. Навстречу шла девушка в белой курточке и голубых джинсах, светлые волосы выбивались из-под вязаной шапочки, да она не шла, а плыла ему навстречу, и от этого видения у Мошканцева закружилась голова. Он вдруг понял, что такую ему не видать, как своих ушей без зеркала, а скоро, может статься так, что и никакую бабу не увидит голой очень долго.

Когда девушка миновала фонарь, он метнулся к ней, обхватил ее своими длинными руками.

— Пойдем со мной, я тебе дам сто баксов, — зашептал он, тиская ее.

Она испуганно отшатнулась, брезгливо поморщилась, когда волна перегара ударила ей в лицо. Уперлась пальцами в его грудь.

— Оставьте меня, я… я сейчас закричу…

Мошканцев зажал ей рот левой рукой, а правой тискал упругие груди, потом сунул пятерню между ног девушки, сграбастал все, что там было. Она мычала, пыталась укусить его за руку, но не могла, а он лапал ее, распаляясь все больше и больше. Понял, что по доброй воле она не пойдет к нему, значит, нужно «вырубить» телку, темно, чужая улица, никто не узнает, что это он. Но как ударить наверняка, если одна рука зажимает рот, а другая сжимает джинсы между ее ног и никак не может оторваться? Он все же оторвал правую руку и ударил ее по лицу, но не очень удачно, она отвернулась, удар вскользь прошелся по щеке, а девушка выскользнула из его объятий и стремительно помчалась по улице. Он рванулся было следом, но скоро понял, что не догонит, и, тяжело сопя, пошел в противоположном направлении, к хате Краснухи.

Глава 8

Роман с изумлением слушал рассказ Тани. На нее напал какой-то дурак? Хотел изнасиловать? Предлагал сто долларов, если она пойдет к нему?

— Ты узнала его? — спросил он, обнимая Таню.

— Нет. Он был пьяным, или с похмелья, таким перегаром разило, просто ужас…

Роман прижал ее к себе, глядя на розовые обои в кухне за спиной Тани. В глазах его заметались красные искры, ноздри жадно втягивали воздух, ловя запах ее тела, ее духов.

— Нужно сообщить Ивану, — сказал он.

— Да нет, какой-то пьяный придурок привязался, разве его найдешь? Я понятия не имею, как он выглядит.

— Зря я не пошел сегодня встречать тебя, Танюша. Даже если шла из дому, я должен был… Вот же урод, а! Ну ладно, я тебе клянусь, он… ответит за это, — сказал Роман. Зажмурил глаза, крепче обнимая свою девушку, потом отстранился.

— Глупо, да? — спросила Таня. — Первый раз решила прийти к тебе сама, и вот вам, здрассте… У него такие пальцы — прямо, кошмар. Как железные крючки! Наверное, синяки остались…

Она вдруг расстегнула «молнию» джинсов, приспустила их до колен. На внутренних поверхностях ее ослепительно белых бедер и вправду были синие пятна. Роман с изумлением уставился на них, на пухлый бугорок под белыми трусиками. Потом опустился на колени, поцеловал каждый ее синяк, старательно пряча свои глаза.

— Ну Ромка… — с улыбкой сказала Таня. — Потом, ладно? Сегодня я так перенервничала, что просто ужас.

Она натянула джинсы, Роман поднялся с колен.

— Чаю хочешь?

Чайник он вскипятил, заварил чай, а вот что еще приготовить, так и не придумал.

— Да. И бутерброд с колбасой.

— С окороком, — сообразил Роман. — Отец купил окорок у соседей, когда они свинью забили, отвез его в район, там сделали его копченым и очень вкусным.

Роман налил в чашки чай, сбегал в кладовку, откромсал острым ножом кусок окорока, порезал хлеб, сделал бутерброды. Подвинул тарелку к Тане.