Страница 46 из 62
Потом был пограничный городок Топок, где полицейские штата Калифорния строго спрашивали, не везу ли я в машине фрукты, овощи и мясо. Один даже велел открыть багажник, но, увидев мой нью-йоркский номер, заулыбался.
— Из какой части Нью-Йорка? — спросил он.
— С Манхэттена.
— А я из Бруклина, — сказал полицейский, всё улыбаясь. — Вот куда занесло.
— За счастьем ездили?
— Вот именно, — он усмехнулся. — Вы тоже?
Я ответил что-то неопределённое.
Обо всем этом я вспоминал, двигаясь посреди великой калифорнийской пустыни, совсем недалеко от Долины Смерти, под лучами оголтело жарившего солнца. Левая рука болела. Левой щекой я мог бы разогреть порцию борща в небольшой кастрюле.
Наверное, я и дальше продолжал бы жалеть себя, если бы не заметил впереди странную повозку. Подъехав ближе, увидел повозку, похожую на фургон американских пионеров. Он стоял одиноко метрах в пятнадцати от дороги. Возле понуро прядали ушами четыре сереньких осла. Повозка была зелёная. Над ней серый залатанный брезент, на котором крупными буквами масляной краской выведено: «Ветеран Джон». Я съехал на обочину, прорыв на контрольно-следовой полосе из пивных и кока-кольных банок четыре канавки, и остановил машину.
Кроме четырех ослов, возле фургона никого не было видно. Я подошёл ближе.
На звук моих шагов из фургона донеслось вначале ленивое собачье тявканье, потом я услышал кряхтенье и затем увидел, как по скрипучей лестничке с повозки спустился седой бородатый старик. Он был среднего роста, плотный, в защитного цвета военных бриджах, драных полуботинках, в голубой рубашке с погончиками. Голова была покрыта носовым платком с узелками на уголках — совсем так, как покрывают голову отчаянные загоральщики где-нибудь в Геленджике.
За стариком показалась мохнатая собачья голова. Пес осмотрел меня формально, безо всякого интереса или чувства бдительности, и снова скрылся в кибитке.
Старик же остался стоять, глядя на меня молча, но враждебно.
— Не нужна ли какая-нибудь помощь? — спросил я.
Старик ответил вопросом на вопрос:
— Будете фотографировать?
— Как вы попали сюда? — снова спросил я.
— Если будете фотографировать, то скорей, а то жарко, — старик упорно придерживался своей темы разговора.
— Вы не с киногруппой? — все пытался я найти объяснение этому необыкновенному видению в пустыне.
Старик посмотрел на меня неодобрительно и сказал с раздражением:
— Я глухой, не слышу.
До меня не дошёл сразу смысл его заявления, и я еще что-то сказал вполне механически.
Старик рассердился не на шутку и закричал на меня:
— Не слышите, что ли: я глухой!
Я не знал, что делать. На всякий случай взялся за фотоаппарат. Может быть, действительно сфотографировать? Но не успел я навести фокус, как старик с быстротой, которую от него трудно было ожидать, метнулся к фургону, достал оттуда здоровенный фанерный щит и прикрылся им. На щите той же краской, что и на фургоне, было выведено: «Запрещено делать фотоснимки без разрешения». Старик стоял за плакатом. Только голова выглядывала сбоку. И виднелись ноги в драных полуботинках.
Я жестами попытался выяснить, у кого надо испрашивать разрешение. Старик смотрел на меня внимательно. Потом сказал:
— За фотографию я беру пятьдесят центов.
Я полез в карман за деньгами. Он сразу оживился, бросил щит, надел на голову синюю пилотку ветерана, подошел к ослам, обнял одного из них за шею и заулыбался.
Я трижды щелкнул фотокамерой. Полутора долларов как не бывало.
Старик совсем подобрел и разрешил осмотреть своё жилище.
В фургоне я увидел алюминиевую раскладушку е тюфяком, рукомойник, какие-то тряпки, куски оберточной бумаги. На дырявом деревянном ящике, который служил столом, стояла металлическая миска. Под полом в висячей клетке кудахтали куры. Старик, как видно, двигался по пустыне вполне автономно. На деревянной полке стояли две книги: Библия и словарь 26 языков.
Я изобразил вопрос на лице и ткнул пальцем в словарь 26 языков. Старик заулыбался и сказал неожиданно просто:
— Для интереса.
Тогда я отнёс свой вопрос к нему самому.
Проглатывая окончания слов, Джон объяснил, что он ветеран второй мировой войны, дрался в Европе. Был контужен. Постепенно терял слух. Было трудно жить. И он придумал вот такой способ существования. Уже много лет ездит в своём фургоне. Зарабатывает тем, что позирует перед туристами и берёт по 50 центов за фотографию. Начал своё путешествие с Восточного берега. И вот медленно перебирается, как настоящий американский пионер, на Запад.
«В Лас-Вегас заворачивали?» — спросил я, написав вопрос палочкой на песке.
Старик кивнул и потом сердито плюнул на то место, где я изобразил город счастья.
«А теперь куда?» — нарисовал я на песке.
— В Голливуд, — сказал старик серьезно. И добавил уверенно: — Там заработаю.
«А потом?» — снова написал я палочкой. Старик пожал плечами и покачал головой. У него ещё не было планов.
— Жарко, — сказал он и с трудом проглотил слюну.
«Где воевали в Европе?» — задал я вопрос тем же графическим способом.
— Везде, — сказал старик и махнул рукой. — Начал с Нормандии.
«На Эльбе были?»
— Был на Эльбе, был… — ответил старик устало и снова сказал: — Жарко.
Я понял, что разговор, пожалуй, окончен. И начал прощаться.
— Постойте! — встрепенулся старик. — Вы можете сделать ещё снимок.
Он позвал пса. Тот вылез заспанный, взлохмаченный, в соломе. Морда была недовольная.
— Служи, — приказал старик и пощелкал пальцами над псиным носом. — Служи, ну-ка, служи.
Пёс посмотрел на старика снизу вверх, криво усмехнулся и снова полез в фургон, в тень.
Старик плюнул с досады и, кряхтя, полез за ним…
Пустыня всё-таки, надо сказать, была относительной, не на все сто процентов. Нет, конечно, всё, что нужно, там было: бесплодная земля, знойное солнце, песок, даже маленькие миражные озерца, полные воды и прохлады, впереди вдоль дороги. Но, как говорится, не то! Дело в том, что сама дорога, усыпанная по обе стороны бутылками и банками от прохладительных напитков, разрушала атмосферу пустынного одиночества, по железной дороге плелся неимоверной длины поезд с надписью на вагонах «Санта Фе». Время от времени мелькали плакаты с приятным словом «айс» — лёд. А через каждые пятнадцать — двадцать миль стояли бензоколонки неких братьев Уайтинг, а также лавки по продаже автомобильных радиаторов и маленькие кафе с кондиционированным воздухом и всем пищевым набором, который вы обнаружите в таком же кафе на Бродвее в Нью-Йорке. Бензоколонки и кафе подрывали атмосферу пустыни.
Правда, цены в этих заведениях тоже были взрывчатыми. На жаре делали деньги. Недаром один магазинчик у Кингмэна, перед началом пустыни, рекламировал себя так: «Покупайте всё необходимое здесь. Все магазины в пустыне — просто мираж».
Рядом с очередной газолиновой станцией братьев Уайтинг возле дороги стоял человек в странном для этой раскаленной пустыни одеянии. На нем было тяжелое демисезонное драповое пальто. В одной руке человек держал большой и, видимо, тяжёлый бумажный сверток, перевязанный крест-накрест веревкой. В другой — старую фетровую коричневую шляпу, которой махал мне, призывая остановиться.
Я остановился. Человек, тяжело передвигаясь, подошёл к машине и, сказав «спасибо», влез в неё.
Ему было лет 65. Голубые глаза за стёклами стародавних очков. Мокрые волосы ежиком. Тяжёлые, неподвижные морщины на обожжённом солнцем лице. Под пальто — шерстяной костюм и рубашка с галстуком. Карман пальто оттопыривала пустая стеклянная пол-литровая банка.
Галстук и рубашка были мокрыми от пота. Человек положил сверток на заднее сиденье, туда же — шляпу, но пальто не снял. Вытер лицо большим несвежим носовым платком, потом потер руками, будто умылся, неглубоко вздохнул.
— Куда едете? — спросил я.
— В Голливуд, — ответил пассажир.
— Я тоже. Могу подвезти до места.