Страница 2 из 62
«Сын сказал мне: „Ваша семья пронизана концепцией собственности. Вы — со своими автомобилями, телевизионными приемниками, своими накоплениями, — вы так смертельно дезориентированы. Только среди бедных — надежда. Что бы ваши дети ни совершили, это всегда будет здоровее того, что натворили вы…“»
«Мой приехал к нам на рождество. Он был страшен. Ездил по снегу на трёхколесном велосипеде своей младшей сестры. Соседи убрали своих детей с улицы. Боялись. Люди сторонились его…»
«Мне стыдно признаться, но мне нелегко с ним. Я раздражаюсь. Иногда мне кажется, что я не люблю его…»
«Вы думаете, они признают себя больными или виноватыми? Ничуть! Они считают, что в лечении нуждаемся мы».
«Мы спрашиваем самих себя: „Что произошло? Что случилось? Может, мы зачали их в полнолуние? Или еще что-нибудь?“»
Конрой схватил меня за рукав и втащил на тротуар. На месте, где я только что стоял, бесшумно пришвартовался похожий на океанский лайнер туристский автобус. Из него выпорхнули десяток голубых и розовых старушек, пять загорелых седых джентльменов и морячок застенчивого вида в белой шапочке, похожей на тарелку для компота. Сразу возник и повис в воздухе густой стук пишущей машинки — старушки защёлками своими автоматическими фотокамерами.
С десяток лог на тротуаре поджалось. С полдесятка живописнейших фигур поднялось с асфальта и величественно удалилось.
Экскурсовод был деловит, быстр и равнодушен.
— Моя фирма рада приветствовать вас в знамени том на весь мир районе Хэйт-Эшбери, где впервые поселились так называемые «бегущие дети», или «цветы-дети», или ещё — «хиппи». Недаром Сан-Франциско считается международной столицей хиппи. В разных странах их зовут по-разному. В Японии, например, «фуцентоку», что в переводе означает «сумасшедшее племя». На мой взгляд, это самое правильное название, потому что только, простите меня, «фуцентоку» могут бросить обеспеченную жизнь, любящих родителей и приехать сюда, чтобы жить в грязи и нищете…
Пишущая машинка била со скоростью двух тысяч знаков в минуту:
— Обратимся для примера к одному из представителей этого племени. Эй, кид, на минутку…
От стены отделился высокий парень. На нем солдатское грубое одеяло с дыркой посредине. В дырку продета голова, и одеяло висит на плечах на манер мексиканского хоройго. Из-под одеяла видны только босые грязные ноги в завернутых до колен штанах. На лбу нарисована петуния. На шее висит стеклянная пробирка на кожаном ремешке. Пробирка заткнута пробкой. В пробирке, если я не ошибаюсь, ползает муха…
— Скажите, пожалуйста, кто ваши родители? — спросил экскурсовод парня, отворотившись от него вполоборота, как это делает, если вы замечали, белый клоун в цирке, бросая свои реплики рыжему и заранее зная, что тот ответит.
— Мой отец миллионер в Техасе, — лениво сцедил парень.
Кто-то из владельцев грязных ног на тротуаре заржал.
Экскурсовод кивнул одобрительно.
— Зачем же вы покинули семью, странный человек?
— Вызов обществу, — равнодушно отозвался парень.
— Вы живёте здесь инкогнито? — Экскурсовод продолжал обращаться к экскурсантам, а не к парню.
— Абсолютно. Я не могу открыться, меня схватит полиция.
Одна из старушек — сиреневые цветочки в голубых локонах — ахнула и наставила на беглого миллионерского сына фотокамеру.
— За четвертачок? — спросил парень в одеяле.
Старушка растерялась:
— Я за снимки не беру.
— Я беру, — веско сказал наследник миллионов. — Не вам четвертак, а мне. — И он требовательно выпростал из-под одеяла грязную руку.
Старушка, порывшись в ридикюле, высыпала ему в ладонь несколько монеток. Рука снова исчезла под одеялом. Старушка пыхнула голубым светом.
Другая старушка — розовые цветочки в сиреневых локонах, вуалька с блёстками — робко спросила, указывая на пробирку:
— Скажите, а зачем там муха?
Парень помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:
— Просто так.
— Гм, — покачала головой старушка. — Как же она не задохнётся?
Парень посмотрел свысока, ответил раздельно, со значением:
— Дырка в пробке, мэм.
Конрой дотронулся до моего плеча:
— Пойдемте.
Мы долго шли по улице. В воздухе носились обрывки газет и какое-то, тряпьё. В лавчонках торговали кожаными ремешковыми сандалиями и бусами из каштанов и миндаля.
К нам подошли двое просвечивающих на солнце пареньков.
— Кофе, сэр, — сказал один из них.
— Что кофе? — не понял я.
— На кофе, сэр. Какую-нибудь мелочь. Может быть, гривенник или четвертак.
Я достал четвертак. Конрой заложил обе руки в карманы брюк и выпятил вперед впалый живот.
— Ну и что дальше? — спросил он ребят, раскачиваясь с носка на пятку и обратно.
Ребята, видно, не очень поняв, что он от них хочет, стояли перед нами, переминаясь с ноги на ногу и пощипывая свои еще не растущие бородки.
— Что же будет дальше, милые?
Пареньки молчали.
— Нет, это всё-таки очень интересно. Может быть, вы расскажете иностранному журналисту, как вы собираетесь жить дальше, к чему, собственно, вы стремитесь и чего добиваетесь?
Один из пареньков доверчиво улыбнулся:
— Быть самими собой и получать удовольствие.
— Очччень хорошо. Получать удовольствие! А если и я начну получать удовольствие, тогда что? Или вот он, журналист?
— Тогда будет прекрасно! — сейчас оба паренька улыбнулись. — Именно этого мы и хотим.
— У кого же вы тогда будете просить свои четвертаки? — предвкушая торжество, посмотрел на меня Конрой.
— Так ведь денег не будет. Всё будет общее. Пошёл — взял что хочешь, — они глядели на него удивлённо.
— А кто же будет производить это самое «Что хочешь»?
Пареньки пощипывали подбородки, один чесал босой пяткой икру.
— Кто? — раздраженно переспросил Конрой.
Один из них пожал плечами, другой виновато улыбнулся. Оба повернулись и ушли.
Конрой ничего не сказал. Только посмотрел на меня выразительно.
«Кто такие цветы-дети? Цветок-дитя — это молодой человек или девушка, принадлежащие к новому поколению. Оно чутко и верит в идеалы. Оно верит, в любовь, красоту, мир, понимание, свободу, участие и помощь друг другу. Цветы-дети пытаются изменить мир воздействием своих идеалов.
Они любят выражать самих себя, через кольца, бусы, цветы. Цветы прекрасны, потому что они — часть природы. Цветы прекрасны, полны мира, никому не приносят вреда, а только украшают жизнь. То же самое и цветы-дети…»
«Понимаете, приходят два длинноволосых и, не спрашивая разрешения, лепят какой-то свой плакатик на витрине моего магазина. Что-то там такое насчет отношения к ближнему. Я их, конечно, спрашиваю: „Вы что же, говорю, нет у вас никакого уважения к частной собственности, что ли?“ Знаете, что они мне ответили? Ничего не ответили, вот что! Сказали только, что я болен, засмеялись и ушли».
Однажды, ещё мальчишкой, в школе я видел под микроскопом живую клетку, зараженную микробами. Я помню ограниченное пространство, усеянное мельчайшими движущимися организмами. Их было несчетное количество. Они беспорядочно и быстро передвигались, сталкивались, соединялись в группы, делились и разбегались снова.
Когда я впервые попал на балкон для экскурсантов в Нью-Йоркской бирже, я сразу вспомнил ту картинку под микроскопом. По желтому полу, усеянному бумажками «продай-купи», на первый взгляд беспорядочно бегали сотни людей в одинаковых светло-серых или кремовых пиджаках. Сверху видны только плечи и набриолиненные или лысые головы клерков и маклеров. Они вертятся вокруг невидимого бога. Сам бог не присутствует. Его не всегда понятные действия угадываются лишь в призрачном мелькании цифр, обозначающих, сколько стоит акция в эту минуту, в эту долю минуты. Бог где-то рядом. Где тишина и величие. А здесь его приёмная — шумная и бестолковая.