Пылающий остров

Стали мы нашу же землю теперь арендовать у помещика… Но не выдержали, разорились вконец. И пошел я к нему, к помещику, батраком.

Когда Фидель высадился в декабре пятьдесят шестого — прошел у нас об этом слух. В политике мы, простые крестьяне, не очень-то разбирались, но знали, что жить, как мы живем, невозможно, и каждый, кто против этих порядков борется, борется за нас. Как по-настоящему помочь Фиделю, не знали, где он и его отряд и сколько у него людей, тоже не было известно. Только шел слух, что они в горах. Войска Батисты окружили горы, чтобы ни один человек туда и ни один — оттуда.

Вот в те времена и начали мы между собой собирать деньги, продовольствие и тайно направлять посыльных в горы, чтобы передать повстанцам. Собирали по крохам: кто немного рису даст, кто бобов, кто помидоры пожертвует. Денег, конечно, совсем мало собрали, их просто не было.

Однажды вызвался и я идти в горы с мешком риса для людей Фиделя. К тому времени нам было известно, что лагерь Фиделя находится на пике Туркино — самой высокой горе в Сьерра-Маэстре. От нас это много километров. Как я найду повстанцев, понятия не имел. Но только очень хотелось передать рис, а главное — передать, что все мы с ними душой и, если что нужно будет, всегда поможем. Возьмем наши мачете и пойдем с ними хоть против танков…

Но не дошел я до Фиделя.

Недалеко от этих мест, близ городка Эстрада-Пальма, меня задержал патруль.

— Что несешь? — спрашивает офицер.

— Рис, — отвечаю.

— Кому?

— Брату.

— Какому такому брату?

— Родному брату, он недалеко живет.

А у меня действительно в этих местах брат жил — Аугусто.

Офицер молчит и медленно ко мне подходит. Я мешок на землю поставил, жду, что будет дальше.

— Ну-ка, развяжи, — приказывает офицер и кивает на мешок.

Только я нагнулся — и вдруг в глазах темно. И боль в затылке…

Очнулся я в полной темноте. Лежу на земле в каком-то помещении. Голова как чугунная. Начал себя ощупывать. Дотронулся до лица — и сразу рука липкая. Видно, он мне кованым башмаком в переносицу ударил. Почему затылок болел, не знаю. Через час пришли солдаты и отвели к тому же офицеру.

— Ну, подумал ты своей разбитой башкой? — сказал и смеется. — А теперь отвечай: кому нес рис? Где Фидель? Кто дал тебе мешок?

Я повторил все сначала: рис, мол, нес брату.

— Хорошо, — сказал спокойно офицер. — Придется сделать тебе маникюр, а то у тебя пальцы некрасивые.

Я не понял, что он сказал, и ждал.

Пришли два солдата. Привязали меня крепко к стулу, а палец руки вставили в железное кольцо, укрепленное на столе. Кольцо сжали винтом так, что пальцем не двинешь, и офицер специальными щипчиками начал отдирать ноготь…

Я еще слабый был от удара в лицо и надеялся, что потеряю сознание, мучиться буду меньше. Но сознание не уходило…

Так продолжалось несколько дней. Я все-таки молчал.

Однажды офицер повел меня за город. «На расстрел», — решил я. Остановились мы на пустыре. Посредине пустыря — столб. К нему привязан человек. В десяти шагах от столба солдаты стоят с винтовками. Подвели меня ближе. Смотрю, у столба Аугусто стоит — брат.

— Если ты сейчас не скажешь правду, — говорит офицер, — твой брат увидит святую мадонну.

У меня все внутри оборвалось. Лихорадочно соображаю, что делать.

— Ну? — спрашивает офицер. — Считаю до десяти.

На счете «восемь», когда солдаты уже поднимали ружья, я сказал:

— Отвяжите его и с меня наручники снимите, я скажу.

Офицер поверил. Брата освободили, подвели ко мне. Мы обнялись.

— Пусть солдаты отойдут, — говорю офицеру, — чтобы только вы знали.

То ли он от радости всякую осторожность потерял, то ли на мою слабость надеялся. Не знаю. Только отдал приказ солдатам. Те отошли, покуривают сигары.

Что есть силы я ударил офицера ногой в живот. Отлетел он метра на три и упал — видно, удачно я попал. Мы с братом бросились бежать. Солдаты вначале растерялись и стрелять начали через несколько секунд, когда мы уже были рядом с сахарным тростником, который окружал пустырь. И все-таки они успели. Брат упал. Я обернулся, увидел — в затылке у него рана. Бросился дальше. Уже когда был в тростнике, какая-то шальная пуля попала мне в левую руку. Рана пустяковая, но вот видите… Не двигается. Нервы, что ли, перебиты, не знаю. До повстанцев я все-таки кое-как добрался. Две недели шел. Питался одним сахарным тростником. Пришел к ним, да так и остался в горах. До победы. А мешок с рисом не донес. Жалко, им тогда провизия очень была нужна…

Педро улыбнулся виновато, будто ждал, что мы все сейчас начнем корить его за мешок рису, который он не донес…

Это была моя первая, как я думал, встреча с участником кубинской революции. После нее я понял, что мой опыт в розыске людей, о которых надо писать, на Кубе не нужен.

Сейчас я листаю записную книжку, и мне среди сотен записей трудно отобрать наиболее интересный рассказ. Все интересно, все важно. Хотя, впрочем, вот этот, пожалуй, будет полнее других.

Итак, мы остановились на том, как первые крестьяне, прослышав о высадке революционеров в провинции Ориенте, пытались оказать помощь людям, поднявшим знамя борьбы за свободу Кубы.

Франк Паис, возглавлявший большую подпольную группу сторонников Кастро в Сантьяго-де-Куба, тайно направлял к Фиделю верных людей, доставлял оружие, боеприпасы и продовольствие.

О том, как это происходило, мне рассказал капитан повстанческой армии Артуро Перейра, с которым меня познакомил мой друг Хиральдо.

Бензобак и пулемет

— Я из Мансанильо, — рассказывал капитан. — Работал там шофером на грузовике. Перевозил продукты, вещи, в общем по найму — что придется, от магазина к магазину до Сьерры.

Второго декабря по радио передали: высадился Фидель. Вся его группа убита или взята в плен.

А через месяц по поручению Франка Паиса я уже возил продукты, оружие и амуницию для Фиделя.

Снабжением Сьерры из Мансанильо командовала Селья Санчес. Вы ее когда-нибудь видели? Она сейчас секретарь Фиделя.

Первое, что Батиста сделал, окружил всю Сьерра-Маэстру наглухо. Чтобы ни одна мышь ни туда, ни оттуда. Расставил контрольные посты на всех дорогах и запретил всякое снабжение Сьерры продуктами. Он хотел заморить повстанцев голодом. Вместе с ними погибли бы и крестьяне, живущие в горах. Но это его не беспокоило.

Так вот, начал я возить. Мой маршрут был от Мансанильо до Провиденс, каждые два-три дня. Там я передавал груз нашим людям, а они на мулах и пешком доставляли его в горы. Проверка была при выезде из Мансанильо, в Джаре и в Эстрада-Пальме. Солдаты проверяли бумаги и потом — нет ли в машине консервов, фруктов, галет и другого в этом роде. Я возил рис и бобы. Первое время рис и бобы разрешалось возить в горы, так как Батиста думал: повстанцы не смогут готовить пищу на огне, боясь демаскироваться. Но пищу революционерам готовили крестьяне в своих хижинах.

Вот так и лежали у меня в кузове мешки с рисом и бобами, салатом, помидорами. А на дне, под вторым полом, — винтовки, пистолеты, патроны, одежда, консервы. Доставали тогда оружие сложными путями: по ночам ловили в городе одиночных батистовских солдат, раздевали и отбирали оружие.

Те бежали в нижнем белье в комендатуру. Иногда таких голоштанников собиралось за ночь два-три человека.

Была у нас, подпольщиков, своя агентура среди кубинцев, работавших на американской военной базе в Гуантанамо. Иногда там оружие похищали, а иногда просто покупали у американских солдат за ром бакарди — как они потом отчитывались перед начальством, не знаю.

Ездил я на машине один. Иногда перевозил не только продукты и оружие, но и нужных людей. Тогда объяснял солдатам — это, мол, мой помощник…

Прошло несколько месяцев. Батиста понял, что все его меры — ерунда. Не действуют его меры. Число повстанцев увеличивается, оружие к ним помалу, но течет, с голоду они тоже не умирают… И тогда Батиста издал приказ, по которому солдаты теперь обязаны были проверять каждый мешок, каждый кулечек в отдельности.