Страница 33 из 35
Больше ничего не удалось рассмотреть. Полицейский сорвал с головы Чертихина пилотку и закатил такой пинок, что тот отлетел на несколько шагов. Но он успел услышать, как Цыганков сочувственно проговорил:
— Что, парень? Досталось?
Арестованных ввели в дом, где размещалось гестапо. Как ни мал был Чертихин, а знал он, что из этого дома одна дорога: на расстрел. Припал парнишка к щели в заборе и увидел, как вытолкнули из дома троих ребят. Окружив их плотным кольцом, полицейские повели арестованных к ельнику. Чертихин пробрался в лесок. Он услышал залп и увидел, как первым упал Цыганков…
ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ
Не дождавшись Цыганкова и Шестеренко, Павел догадался, что произошла беда. Он остался один, совершенно один! Куда теперь идти, что делать? Павел метался по лесочку, где обычно собирался отряд, ждал кого-нибудь из друзей в заветной землянке, выходил наружу с автоматом в руках, готовый в любую минуту встретить врага.
Друзья будут молчать — в этом Павел не сомневался. Но Бараков хорошо знает, что повсюду с Цыганковым был он, Кошелев. Жаль, не убрали Баракова вовремя. Где ты сейчас, фашистское отродье? Небось рыщешь по Калачу в поисках Кошелева. Так иди, иди сюда. Павел Кошелев сумеет отомстить за друзей.
А может, не ждать, самому пойти в Калач? Добраться до комендатуры, полоснуть гадов из автомата, а потом — что будет. На миру и смерть красна.
Почувствовав, что вот-вот заплачет от напряжения, обиды и злости, Павел вытер лоб, разжал окостеневшие пальцы. Что это он, в самом деле, так раскис? А как бы поступили сейчас настоящие подпольщики, партизаны? Они тоже бы ждали смерти? Нет, надо взять себя в руки.
Павел лег в траву. Неугомонный степной ветер играл с деревцами, заставляя их то наклоняться, то выпрямляться. Яркие звездочки, щедро рассыпанные по черному небу, вели между собой неторопливый разговор, время от времени подмигивая Кошелеву, словно приглашая и его принять участие в этой беседе. Все было таким привычным, обыденным, мирным, что не верилось в огромное несчастье, обрушившееся на Кошелева, его друзей, на всю страну. А может, и вправду ничего нет — ни войны, ни фашистов, ни предателей; может, все это кошмарный, страшный сон, стоит только быстро открыть глаза, встряхнуть головой — и засияет день, выйдут на улицу разнаряженные казаки, казачки, между ними ребятишки, заиграет кто-нибудь песню… А потом начнутся игры, пляски. А дома у Ильиничны будет ждать вкусный праздничный обед и на закуску — мягкая, почти разварившаяся кукуруза с маслом и солью.
Ильинична… Павел приподнялся. А что, если пробраться к ней, незаметно, огородами. Старая все знает.
Она расскажет, она посоветует.
Павел решительно перекинул через голову автомат и пошел из лесу. Но чем ближе он подходил к опушке, тем настойчивее в нем звучал трезвый голос, предупреждающий, что к Ильиничне идти не следует. Павел замедлил шаг, остановился. Фашисты и полицаи, конечно, следят за домом, ждут, когда Павел появится. Бараков хорошо знает, что Кошелеву больше деться некуда. Так что же — самому отдаться ему в лапы — вот, мол, я, возьми. Да еще подвести Ильиничну.
Нет, надо уходить отсюда, уходить скорее. И никаких автоматов, никакого оружия. Подальше от этих мест, а там будет видно. Может, удастся через фронт пробраться к своим.
Павел припрятал автомат и, стараясь держаться леса, пошел в сторону Ляпичево.
Рассвет застал его на окраине Ляпичево. Хутор казался мертвым — ни лая собак, ни пения петухов, ни мычания коров — ни звука. Только тяжелый топот солдатских сапог. Часовой. Значит, в Ляпичево фашисты. Надо раздобыть еды, переждать день и ночью идти дальше — до Мариновки. Там живет родственница Ильиничны. И как он сразу не догадался двинуть в Мариновку?
Павел осторожно пробрался на чей-то огород, присел между грядок и потянул к себе огромную тыкву. Правда, от сырой тыквы сыт не очень-то будешь, но, в конце концов, какая ни есть, а еда.
Плеть подавалась с трудом. Павел дернул сильнее, плеть неожиданно оборвалась, и он повалился на грядки.
В это время из дома вышел маленький седой старичок. Прикрыв слезящиеся глаза ладонью, он долго смотрел в огород. Непонятно было — видит он или нет притаившегося Кошелева. Так прошло несколько томительных минут. Потом старичок, с трудом передвигая ноги, пошел прямо к Кошелеву.
— Ты чего здесь, сынок? — спросил он, присев возле Павла.
— Есть хочу, дедушка.
— Теперь все хотят есть, — нравоучительно заметил дед. — Время такое. А откуда ты, чей?
— Это неважно.
— Тоже верно. Ты вот что, сынок, иди отсюда подальше, в другой конец хутора. А то заметят супостаты и ко мне пристанут. А это нельзя.
— Чего нельзя? — не понял Кошелев.
— Чтобы ко мне пристали. Нельзя, говорю.
— Это почему же? — полюбопытствовал Кошелев.
— Так, — неопределенно ответил старик. — Сейчас я тебе вынесу горбушку хлеба и уходи.
Он вернулся через несколько минут, держа в руках большую краюху черного хлеба, посыпанную солью.
— И соль? — удивился Кошелев. — Ты, деда, по этим временам богач.
— Ешь, ешь и — уходи с богом.
Павел моментально управился с хлебом.
— Дал бы ты мне, дед, еще попить.
— В Дону попьешь. Иди быстрее, а то день начинается.
— Да что ты меня гонишь? — удивился Кошелев. — Не видишь разве, идти-то мне некуда.
— Уходи, сынок, — еще настойчивее повторил дед. — В другое время я бы тебе помог, а сейчас… — Он развел руками.
— А если я не уйду?
— Плохо сделаешь. Многим плохо сделаешь. Иди вон в тот овражек, туда фашисты не заглядывают. Пережди день, а ночью уходи из хутора. Немцы всех в лицо здесь знают, чужому плохо здесь. Смотри, не попадись.
Павел ползком пробрался по огородам к оврагу, залез в густой куст. Сон не шел.
Вспомнив о друзьях, Павел застонал. Что там сейчас происходит? Как выручить их, как спасти? А вместо этого он должен прятаться. Эх, достать бы сейчас шапку-невидимку! Пошел бы спокойно мимо часовых, отомкнул замок, вывел ребят и — к своим за линию фронта. А сколько можно было бы по дороге натворить дел: войти незаметно в любой штаб, подслушать самые важные разговоры, вывести из строя орудия — а если действовать вчетвером, так можно справиться с целой армией… А потом прийти к своим, доложить обо всем (и о шапке-невидимке) и попроситься в разведчики…
Павел размечтался и не заметил, как уснул. Во сне он летал над Калачом, стрелял сверху из автомата, и никто не мог ему ничего сделать, потому что на нем была шапка-невидимка!
Проснулся Павел, почувствовав, что замерзает. Открыл глаза, увидел над собой темное, затянутое тучами небо и долго не мог понять, где он. Только пошевелив рукой и нащупав ветки кустов, вспомнил он все, что произошло недавно: разговор со стариком, краюху хлеба… Хлеб! У парня засосало внутри. Согреться бы и поесть! Осенние ночи уже довольно холодные, а лохмотья греют плохо. Павел поднялся, запрыгал, пытаясь хоть чуть согреться. А как быть с едой? Придется все же опять побывать на огороде. Старик, правда, очень уж настойчиво просил не появляться больше. Но что делать? Есть надо? Тем более, перед долгим путем. В конце концов старик может и не узнать, что Павел побывал у него еще раз. Спит, поди, сейчас старый.
Выбравшись из кустов и осторожно оглядываясь, Павел где ползком, где на четвереньках добрался до огорода. Не успел он ухватиться за тыкву, как послышались тихие шаги. Вот проклятая тыква. Будто заколдованная. Стоит до нее дотронуться, и обязательно что-нибудь произойдет. Интересно, что скажет дед на этот раз? Павел притаился и осторожно поднял голову.
Тот, кого он увидел, совсем был не похож на старика. Лица, конечно, Павел в темноте рассмотреть не мог. Но он сразу заметил широкие плечи, отличную военную выправку. Кто это? Свой или чужой? Павел лихорадочно размышлял, как быть. А человек стоял почти рядом и глубоко, жадно дышал.
Из-за края тучи осторожно выглянула луна. Она осмотрелась, словно опасаясь кого-то и раздумывая: стоит ли показаться, потом уже решительнее потянулась вся на чистый небесный простор, заливая землю ровным неярким светом. Вот ее свет побежал по хутору, прогнал темень с огорода, подошел к человеку… Павел поднял голову и вскрикнул. Человек метнулся в сторону, схватился за карман.