Страница 1 из 79
Андрей Вознесенский
Иверский Свет
Стихи и поэмы
ТБИЛИСИ, «МЕРАНИ», 1981
Р2+Г2
891.71-1+899.962.1-1
70403-6 Пр. № 139 от 19. 02 М604(08)-84Госкомиздата ГССР
©
1ЧЯ0 г.
Издательство «Мерани». 1984
Обращаюсь с книгой к грузинскому читателю. Видно, время пришло.
В 1980 году я последний раз был в залах мастерской Ладо Гудиашвили. Высокий белоголовый мастер, невесомый, как сноп света, бродил от картины к картине. Колеты освещались, когда он подходил.
Он скользил по ним, как улыбка.
Сквозь уже просвечивающий прощальный силуэт его проступала темная живопись времен Тамары, птицы арт-нуво пели на вьюнках сладострастного орнамента, парижанки из кафе подмигивали Модильяни, узники офортов корчились на дыбах времени и озаренный молнийной графикой лик Пастернака принимал древне грузине кие черты.
Под стеклом, как реликвия в музее, стояла золотая кофейная чашечка, которой когда-то коснулись губы поэта.
Вдруг хозяева встрепенулись. Вошла экскурсия — видно, виноделы или чаеводы. Сняв плоские огромные кепки, заправив волосы под платки, они ступали по багратионовскому паркету, который
5
помни! касание каблуков Пушкина и Грибоедова. Они ступали молитвенно, строго.
Иосиф Нонешвили, лучась добротой и детской доверчивостью, представил меня вошедшим. От группы отделилась женщина. <Я с Ингури, — она сказала. - Там, где березы...»
Двадцать ле! назад я был на Ингури. Тогда еще выбирали место для ГЭС. Это была моя первая встреча с Грузией. Грузия ошеломила меня. Это совпало с первыми публикациями. Три стихотворения о Грузии соседствовали в «Литгазете» с описанием Василия Вложенного — главой из моей первой поэмы. Тогда же «Литературная Г рузия» напечатала стихи о прапрадеде — грузинском мальчике, привезенном в Россию и посвятившем свою жизнь Муромскому собору.
Только через 20 лет вернулся я к этой теме. Написалась новая поэма. «Не я пишу стихи — они меня пишут». Круг замкнулся.
Прошлое велико, только когда оно вмещае! будущее. Жемчужина оживает на живой шее. Так античность уже вмещала в себя Микеланджело и Ьрунеллески, а в Данте Габриеле Россетти уже жил акмеизм. В Блаженном всегда мне виделись порыв и творческая дерзость наших шестидесятых. Годы были не из легких, годы надежд и душевных катастроф,— но поэзия не чуралась бурь времени. К счастью, к беде ли, но поэзия — такая. И может быть, одной из главных черт времени стало рождение новой духовной категории, нового читателя, истинной интеллигенции, имя которой — не только миллион, но и совесть
От имени каждого настоящего художника написал Бараташвили в своем гениальном «Мерани»:
Я слаб, но я не раб судьбы своей.
Я с ней борюсь и замысел таю мой.
Вперед! И дней и жизни не жалей.
Вперед и ввысь, мой конь, упорной думой.
Пусть я умру, порыв не пропадет.
Ты протоптал свой след, мой конь крылатый,
И легче будет моему собрату
Пройти за мной когда-нибудь вперед.
Стихи и годы, собранные в этой книге, не столько о Г рузии, сколько для Грузии.
Для большинства русских поэтов традиционно светлое отношение к Грузии. Думаю, что поэзия моя не является исключением.
Люблю страсть современной грузинской культуры, которой аплодировали лондонцы, которая дик-«/п не;ш:и'М ценность сегодняшним ее прекрасным по чан, которая и поэтичном реализме нынешнего кино, п дермнти цвета и дизайна ее художников от Д. Какабадзе до 3. Церетели, в мучительно скрещенных пальцах дома Минтранспорта, заломленных над дорогой к Мцхета...
Люблю камень Джвари, и горе тому, кто бросит этот камень.
Составляя книгу, думалось о грузинском читателе. «Как известно, в Грузии с древних времен считали по девяткам. Когда посылают подарок родственнику или по случаи» какого нибудь семейного торжества, то обыкновенно считают так: два девятка хлебов, один девяток назуки. три девятка чурчхел и т. д.», — читаем мы у Кириона. В моей книге — два девятка разделов — девять разделов стихотворений и девять поэмных объемов.
Итак, перед вами, мой дорогой читатель, путь
между двумя поэмами. О/ «Мастеров» — до «Андрея Полисадова». Два десятилетия ушло на путь между этими одновременно построенными соборами-близнецами — цветным рассветным Василием Блаженным и строго-белым Муромским собором на Посаде. Они стали моими поэмами — первой и нынешней. Между ними — жизнь человеческая.
Пройдем вместе со мною по этому кругу, мой читатель, по годам, от сегодняшних дней до собора начальной поры. Пусть гидом по ним будет грузинская фигура в одеянии прошлого века.
Добро пожаловать в стихи и жизнь- русского поэта.
НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ
Р. Гуттузо
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.
Нас с тобой никто не расколет,
но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто тебя отнимает.
11
Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.
Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.
Все из пластика — даже рубища,
надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка...
И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем — рост понимания».
Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана,
я дождусь — пойдет настоящая.
Что прошло, то прошло. К лучшему
Но прикусываю как тайну
ностальгию по настающему,
что настанет. Да не застану.
ПОСВЯЩЕНИЕ
На что похожа заточимая
во Мцхете острая душа?
На карандашную точилку
для божьего карандаша.
Их наконечники-верхушки
манили, голову кружа.
И реки уносили стружки
нездешнего карандаша.
Не тот ли карандаш всевышний
чертой наметил дорогой —
след самолета, ветку вишни
и рукописный городок?
Такой же любящею линией
Очерчен поднебесный сад.
где ночью.распускалась лилия.
как в стойке делала шпагат.
На радость это или гибель?
Бог ли? — не надо пояснять...
Но краска старая и грифель
внутри остались на стенах.
И мне от Грузии не надо
иных наград чем эта блажь —
чтоб заточала с небом рядом
и заточила карандаш.
МАТЬ
Охрани, провидение, своим махом шагреневым,
пощади ее хижину —
мою мать — Вознесенскую Антонину Сергеевну,
урожденную Пастушихину
Воробьишко серебряно пусть в окно постучится:
«Добрый день, Антонина Сергеевна,
урожденная Пастушихина!»
Дал отец ей фамилию, чтоб укутать от Времени.
Ее беды помиловали, да не все, к сожалению.
За житейские стыни, две войны и пустые деревни
родила она сына и дочку, Наталью Андреевну.
И, зайдя за калитку, в небесах над речушкою
подарила им нитку — уток нитку жемчужную.
Ее серые взоры, круглый лоб без морщинки
коммунальные ссоры утишали своей беззащитностью
Любит Блока и Сирина, режет рюмкой пельмени.
Есть другие России. Но мне эта милее.
Что наивно просила, насмотревшись по телеку:
«Чтоб тебя не убили, сын, не езди в Америку... »