Страница 197 из 233
Высчитывая часы, ждали ответа Вильсона. Ответ пришел 8 октября. Президент пока ограничивался вопросом о «точном значении ноты имперского канцлера». Означает ли это, что германское правительство принимает все условия, изложенные президентом в его послании к конгрессу 8 января и в его речах, и что, следовательно, переговоры коснутся только практических деталей их исполнения? Что касается просьбы о перемирии, то, пока германские войска не очистили занятых ими территорий союзников, президент отказывается предложить своим союзникам прекратить военные действия. Наконец, следовал третий пункт, прямо направленный против Вильгельма. Президент спрашивал: «Говорит ли имперский канцлер только от имени установленных властей империи, которые до сих пор вели войну?». Было ясно, что если канцлер ответит на этот вопрос — да, то Вильсон сейчас же прервет переговоры. Мысль президента не подлежала сомнению: он требовал полного устранения Вильгельма. Германское правительство ответило 12 октября, что оно принимает все условия, изложенные в свое время президентом, и что намерено обсуждать лишь детали исполнения их; в связи с вопросом о перемирии оно соглашалось эвакуировать все занятые территории и только просило президента создать смешанную комиссию (из представителей обеих сторон), чтобы привести эвакуацию в исполнение. Наконец, на третий вопрос ответ гласил, что «нынешнее германское правительство» образовано по соглашению со значительным большинством рейхстага и канцлер говорит «от имени германского правительства и германского народа».
Но сбить Вильсона с его позиции было абсолютно невозможно. Через два дня, 14 октября, пришла его вторая нота. По поводу «смешанной комиссии» по эвакуации Франции и Бельгии президент заявлял, что все касающееся эвакуации будет предоставлено исключительно усмотрению военных экспертов Антанты и Соединенных Штатов (без участия немцев). Вместе с тем президент «считал своим долгом сказать, что никакие условия (перемирия) не могут быть приняты правительством Соединенных Штатов и союзными правительствами, кроме таких, которые давали бы абсолютно удовлетворительные обеспечения и гарантии, что будет удержано нынешнее превосходство в положении армий Соединенных Штатов и их союзников». Другими словами, президент категорически заявлял, что условия перемирия будут такие, что Германии ни в каком случае не дадут воспользоваться передышкой и продолжать потом борьбу, и, следовательно, самое перемирие равно полной сдаче на все условия победителей: война уже не возобновится ни в каком случае. Затем президент писал, что никакое перемирие невозможно, пока германские войска опустошают оставляемые ими территории Франции и Бельгии «в прямое нарушение правил и обычаев цивилизованного ведения воины», а также топят подводными лодками пассажирские пароходы и спасательные боты, на которых люди пытаются спастись. «Нельзя ждать, чтобы нации, соединившиеся против Германии, согласились прекратить военные действия, пока продолжаются акты бесчеловечности, грабежа и опустошения, на которые они справедливо взирают с ужасом и с пылающими сердцами». Наконец, президент снова обращается к тому, от чего твердо решил не отступать, сколько бы с германской стороны ни делали вид, будто не понимают, о чем идет речь: «Необходимо также, во избежание возможного недоразумения, чтобы президент очень торжественно (very solemnly) обратил внимание германского правительства на форму и ясное значение одного из мирных условий, которое германское правительство теперь приняло. Оно содержится в речи президента, произнесенной на Маунт-Верноне 4 июля этого года. Вот оно. Уничтожение всякой произвольной власти где бы то ни было, могущей отдельно, тайно и по собственному единственно усмотрению нарушить мир на свете; если же она теперь не может быть уничтожена, по крайней мере низведение ее до действительного бессилия. Власть, которая до сих пор управляла германской нацией, и есть такого рода власть, как здесь описано. От желания германского народа зависит изменить ее. Только что приведенные слова президента, естественно, составляют условие, предшествующее миру, если мир должен явиться результатом действий самого германского народа. Президент чувствует себя обязанным сказать, что весь процесс мира, по его суждению, будет зависеть от определенности и удовлетворительного характера гарантий, которые могут быть даны по этому основному вопросу. Необходимо, чтобы правительства, соединившиеся против Германии, не имели никаких сомнений насчет того, с кем они имеют дело».
На этот раз речь была поведена еще более ясно. Вильсон снова и гораздо настойчивее и резче требовал удаления Вильгельма с императорского престола. Одновременно подчеркивалось, что перемирие будет равно разоружению Германии и безусловной ее покорности воле победителей. У нас есть свидетельство фон Пайера, вице-канцлера в кабинете Макса Баденского. Вот как он описывает впечатление от второй ноты Вильсона в заседании кабинета 17 октября 1918 г, «Когда получена была вторая нота Вильсона, все окончательно пали духом, видя, что дело идет о нашем существовании».
На этом же заседании Людендорф, вдруг снова приободрившийся, говорил, что еще возможно сопротивление. Вторая нота Вильсона так явно клонилась к полной капитуляции Германии, что отчаяние как бы вдруг придало энергии побежденному вождю. Но его оптимистические надежды уже никого не утешали. Так, в этом же заседании 17 октября 1918 г., т. е. меньше чем за две недели до того, как Австрия пошла на сепаратный мир (и тут же распалась на свои составные части, а ее армия прекратила свое бытие), Людендорф уверенно заявил: «Дух австрийской армии удивительно хорош». И еще прибавил, чтобы уж совсем успокоить своих слушателей: «Падение Австрии, конечно, имело бы очень неблагоприятные последствия; но очень сомнительно, чтобы оно имело влияние на наши войска, так как поражение Болгарии не произвело на них никакого впечатления».
Едва ли он сам верил своим словам, и кабинет, обсуждавший ответ на вторую ноту Вильсона, никакого внимания, конечно, на эти слова Людендорфа не обратил. «Не можете ли вы поднять дух масс?» — спросил Людендорф у Шейдемана на заседании. «Это вопрос о картофеле, — ответил Шейдеман — у нас нет мяса, и нам недостает ежедневно четырех тысяч вагонов картофеля. У нас вовсе нет жиров. Нужда слишком велика».
Чтобы попытаться спасти императора, кабинет принца Макса Баденского решил в ответ на вторую ноту Вильсона в самом спешном порядке изменить германскую конституцию. 20 октября прошла через рейхстаг статья, по которой впредь объявление войны может последовать только с согласия рейхстага, и другая статья, которая устанавливала самым формальным и резким образом парламентарное правление; отныне требовалось законом, чтобы канцлер оставался в должности лишь до тех пор, пока он пользуется доверием рейхстага. Дальнейшие быстро проведенные законоположения лишали императора всякого права назначать, повышать, перемещать или увольнять офицеров и весь командный состав армии и флота без контрассигнования властей (канцлера или министра), ответственных перед рейхстагом. Всеми этими реформами стремились угодить Вильсону, требовавшему фактического низведения к нулю императорской власти. Но кабинет далеко не был уверен в успехе. В стране уже громко говорили о необходимости отречения императора. Конечно, большинство мечтало о добровольном и немедленном отречении. Но мечты эти были напрасны.
2
Полковник Ниман, проведший неразлучно с Вильгельмом все это время, оставил нам показания о том, что творилось во дворце в эти роковые для династии Гогенцоллернов октябрьские дни. Несмотря на не нужные никому, кроме автора, лирические излияния и назойливо подчеркиваемое верноподданническое благоговение его по адресу Вильгельма, книга Нимана — единственное до сих пор касающееся императора свидетельство об этих днях, и без нее обойтись нельзя.
Вот как передается смена настроений императора если не самим Ниманом, то очень внятным голосом тех фактов, которые Ниман описывает, не всегда их понимая или не желая понять.