Страница 28 из 61
Довольно потирая руки, устроились кто-где и ждали угощения благоговейно.
И когда ординарец внёс наполненные, до краёв, фужеры с водкой, отдельно – Каледину – с простой водой, унтер-офицеры не заметив этого, по очереди провозгласили здравицы, перекрестились, и, словно божье причастие, выпили барскую, как они потом говорили, водку.
Неспешно закусили холодным мясом, с помидорами, и стали пониматься из-за стола:
– Спасибо, Ваше Благородие. Очень Вы нам… уважение большое оказали, – нашёл, наконец, верное слово вахмистр Денисов, – значится, всегда надейтесь на нас, не подведём, коли что…
– А костюм – как сработаем, так сразу Вам и представим, а затем – и на весь эскадрон спроворим, каждому, так как на него разве мой пойдёт, – и старший урядник Шиманцов, небольшого роста, но жилистый и крепкий, указал на гиганта Денисова.
Все дружно засмеялись и стали выходить на воздух, где дружно задымили самокрутками с душистым донским табаком.
Каледин остался один. И всё думал:
«Вот ведь он, русский человек. Уважь его, за ровню с собой прими, и нет преград, которые бы он не одолел.
А костюм – действительно – прекрасная идея. Сколько он жизней в реальном бою сбережёт – неведомо никому. Жаль, что нельзя на всю армию их наготовить. Но в эскадроне – он будет, на всех. Мало ли как придётся действовать! Вон, как у моста, там бы очень эти костюмы пригодились. Хватит напролом, по-дурному, лишь на солдатской крови, переть. Надо и с хитростью, с учётом опыта других.
Одна Крымская война показала все наши изъяны: наши флотские офицеры – в чёрных сюртуках в окопах, пехота – в цветных мундирах. А французы и англичане – в хаки, незаметной в крымской степи.
Одно это уже гарантировало им успех. Меньшие потери, особенно – среди офицеров.
Ужасающие потери были у нас именно среди офицеров. Мишень явная.
А в таких костюмах, в тылу врага особенно, мы станем невидимыми и будем всегда появляться и исчезать внезапно, растворяясь среди леса. Кустарников. Молодцы, казаки!»
А уж как радовался генерал-лейтенант Шаповалов, который прибыл к своему крестничку, как он называл Каледина, на занятия в поле.
Эскадрон, выполнив задачу учений и разгромив, по условиям игры, штаб пехотного полка, словно растворился в лесу, стал невидимым.
Даже командир корпуса растерялся – что за привидения, внезапно налетели, внезапно исчезли. И никто не успел толком ничего рассмотреть, как это ловко в них получилось.
Кошелев, сидя на красивом коне, подъехал к Шаповалову:
– Ваше Превосходительство, задачу, поставленную Вами, эскадрон Каледина выполнил с честью. Пленены командир пехотного полка и чины его штаба, дозорные и охрана повязаны.
Шаповалов распорядился:
– Собирайте, Юрий Алексеевич, молодцов. Будем чествовать героев.
И когда из лесу, словно привидения, вышли люди Каледина, Шаповалов не мог скрыть удивления и восторга:
– Ах, молодцы, ах, умельцы! Как же всё разумно и ладно! Сотник, прошу Вас, подарите один костюм командиру корпуса. Буду всем показывать. До военного министра дойду.
Словно сожалея, что не может всю армию экипировать таким образом, продолжил:
– Всех так не оденешь, да и нужды-то на всех нет, а вот для действий в тылу врага – это находка.
– Ай, да, молодцы, – всё причитал и причитал он, обходя строй эскадрона.
И уж совсем в умиление его привёл вахмистр Денисов, который стоял в строю, с обмотанным в зелёное, карабином. Только прицельная планка чернела, да зрачок ствола. А вся физиономия великана была разукрашена полосами речной грязи.
– А это что за художества, а ну-ка, богатырь, поделись своими соображениями, зачем карабин спеленал и рожу разрисовал?
– А это, Ваше Превосходительство, удумали мы лишь сегодня, когда дозор снимали. Карабин на солнце блестит, и один дозорный даже всполошился, видать, заметил солнечный блик. Так я его, родимый, перед захватом штаба полка, в этот обрывок ткани и завернул.
– А лицо – тож, смотрю на товарищев – виднеется более всего. Вот я и подумал, а что ежели в грязь его измазать, не так видно, да и страху у супротивника, ежели на него такой лешак нападёт, – и он счастливо засмеялся на весь лес.
Шаповалов возликовал:
– Ай, да, умница! Настоящий герой! Хвалю! Начальник дивизии – от меня, отпуск, молодцу. А всему эскадрону, за обедом, от командира корпуса – по чарке водки. За мой счёт! Спасибо, братцы, вот старика порадовали.
– А всех вас, в лице вашего командира – обнимаю, – и он прижал сухими ручками к себе Каледина, и троекратно поцеловал его в щёки и лоб.
Долго не спали в эскадроне в эту ночь. Водка, выставленная им от командира корпуса, приятно туманила головы, но не она была виновницей их хорошего настроения, а заслуженная похвала прославленного генерала.
Героем дня, конечно же, был вахмистр Денисов. У него, в его клетушке, где он спал один – вахмистр эскадрона – человек не последний, было не продохнуть.
Казаки старших призывов накурили так, что и открытое оконце не помогало.
И все просили Денисова вновь и вновь повторить всю историю с его «спеленатым», так и прижилось название, карабином и разрисованным лицом.
И все дружно гоготали, вспоминая, как они накинулись на охрану штаба пехотного полка, а та, оробев действительно, не смогла и умыслить даже о каком-то организованном сопротивлении.
А командир полка, тучный полковник, сквозь зубы матерился и всё говорил, что это не по правилам, таких чудачеств на его веку не было видано и лишь скрепя сердце, таковы были условия учений, сел в стороне на раскладной стул и более в дела полка не вмешивался.
– Как же это Вы так, голубчик, обмишурились? – остановился подле него Шаповалов.
Полковник вскочил на ноги:
– Доложу Вам, Ваше Превосходительство, я – командир полка, а не участник таких машкерадов. Цирк тут развели, почтенных командиров ставят в такое нелепое положение, – сердито уже, громогласно, надеясь на поддержку Шаповалова, пророкотал полковник.
– Да, голубчик, – с сожалением сказал Шаповалов в ответ, – безнадёжно Вы отстали от требований дня. Я в бою на сотника больше надежды буду иметь, нежели на Вас. Вы и сами погибнете нелепо, и людей погубите.
И отъезжая сердито всё бормотал:
– Стыдно, стыдно, полковник. Учитесь, пока не враг Вас пленил. Тот церемонится не будет. А Вы, Юрий Алексеевич, – повернулся Шаповалов к Кошелеву, – не давайте таким спуска. Опозорят они и дивизию, и корпус перед императором.
А я его знаю, его шагистикой не поразишь. Человек умный. Видит насквозь всю фальшь, всю условность. Поэтому – к смотру готовьтесь серьёзно. Все ошибки выправить, всё отточить, до автоматизма.
Но людей зря не мордовать. Учить толком, а не дуром. Забитый солдат никогда не одержит победы. Он будет думать лишь о том, чтобы не разгневать начальство, а не о том, чтобы над врагом верх взять и перехитрить его.
– Сотнику, – повернулся он к начальнику штаба корпуса, – в моём приказе – полугодовое жалование в награду. Заслужил. А уж порадовал старика – спасибо, сынок. Большим будешь начальником. Поверь мне. Я чувствую в тебе этот запал. С совестью ты в сердце. И ум пытливый даден.
Государю покажешь свою удаль, как я и говорил – сам паду на колени, а подъесаулом у меня к осени будешь, а может и чином старше.
– Это уже – как Государь. Просить буду по пределу. Ты этого стоишь. Не зазнаешься только? Смотри у меня, – и он шутливо погрозил пальцем.
И тут же сам ответил:
– Нет, не из того теста ты сделан. Человек ты серьёзный, основательный. Поболе бы таких на Руси – по другому бы и карта жизни легла для всего русского народа.
– Народ-то ведь у нас талантливый и работящий, искренний, а почему так плохо живём? Где причина этого? – впервые за службу Алексею пришлось это слышать. Он, как и его товарищи, был страшно далёк от таких оценок и не задумывался о справедливости общественного устройства вообще.
А Шаповалов продолжал:
– Почему по дорогам нищих полно, детей бездомных? Бродяжничество процветает?