Страница 3 из 11
Как всегда, путь наш пролегал сначала за ворота военного городка, потом по городку ДОС [1] и дальше по дороге до гражданского поселка, мимо моего жилья, мимо громадного двухэтажного особняка тещи лейтенанта Сколотова, мимо бывших авторемонтных мастерских уже не существующего колхоза… Потом вокруг поля по опушке леса… И назад – в обратном порядке до ворот военного городка. При необходимости маршрут можно было изменять. Вместо одного поля мы могли бы обежать по кругу два, три и четыре, а могли вообще перебраться вброд через мелкую речушку и выйти на большой маршрут, обычно используемый для марш-бросков. Но тогда пришлось бы забегать в небольшой городок, наш районный центр, где всегда много машин, не только легковых, но и грузовиков-лесовозов, следовательно, и воздух менее приспособлен для бега, чем на природе. Обычно я предпочитал свой взвод в райцентр не заводить, если не было приказом обусловленного маршрута. Разве что ночью, когда порой по тревоге поднимал солдат и совершал очередной учебный выход. Ночью все-таки дышится легче. Но ночью после нашего прохождения поселок будоражат местные собаки. А зря людей волновать тоже не хотелось.
В этот раз мы совершали нормальный и стабильный часовой круг, бежали в привычном рваном ритме, никто не задыхался и никто не отставал. Что меня, как командира, не могло не радовать, потому что во взводе шестеро молодых бойцов, которые за три месяца службы еще не втянулись в тот ритм нагрузок, который для остальных привычен. Сначала молодых бойцов было восемь, но двое так и не смогли пристроиться к нормам четырехчасового суточного сна, и их пришлось отправить дослуживать в полк ВДВ. Там солдатам полагается спать чуть дольше. Не знаю, как они там прижились, не интересовался. Но обычно те, кого отчисляют из спецназа ГРУ из-за физической несовместимости с общепринятыми у нас нагрузками, в любых других частях становятся чуть ли не лучшими бойцами. Потому что за короткий срок пребывания у нас успевают многое получить.
Когда мы вступили в улицы нашего поселка, когда миновали сначала особняк тещи лейтенанта Сколотова и свернули на узкую улицу, зажатую между двумя длинными заборами, почувствовал непонятное беспокойство. На дороге стояла легковая машина, мимо которой мы пробежали. Посмотреть на людей в машине мне помешали солдаты, перекрыв видимость. И только тогда, когда мы удалились от машины метров на сорок, я вдруг «задней памятью» вспомнил номер, который промелькнул перед глазами. Вернее, даже не сам номер, а обозначение региона, к которому машина была приписана. Хорошо знал, что регион «07» на номерном знаке говорит о том, что машина эта из Кабардино-Балкарии, где я был в недавней своей командировке на Северный Кавказ.
Вместе с тем регион автомобильной регистрации пока не объяснял причин беспокойства. Мы добежали до угла, повернули, и пробегая мимо моего неказистого домишки, понял, что «беспокойство» висит на дереве. А внешне оно представляло собой обыкновенный пластиковый пакет, подвешенный к ветке над дорогой. Пакетов в природе существует множество, все они разные, но обычно их не обклеивают скотчем. Ну разве что в одном месте, где прорвется, если владельцу жалко по какой-то причине пакет выбросить, можно приклеить кусок прозрачного скотча. А этот был почти весь обклеен непрозрачным коричневым скотчем, который обычно употребляют для упаковки багажа. С какой целью могли так «укутать» пакет? Только с одной – чтобы он усилился и выдержал груз. Но кто и для чего подвесил груз над дорогой? Пакет на дереве и обозначение региона в автомобильном номере соединились. Более того, беспокойство вдруг закипело, как вода в чайнике, и готово было выплеснуться наружу.
– Ложись! – отдал я команду.
Команда никому не показалась странной, потому что время от времени на пробежках или марш-бросках такая или же команда «Газы!», вынуждающая задержать дыхание и надеть противогаз, подавалась. Выполнили и в этот раз. Все, кроме меня. Я же, резко взяв ускорение, приблизился к пакету, оттолкнулся двумя ногами, как волейболист перед сеткой, подпрыгнул и двумя руками подбросил тяжелый пакет так, чтобы он слетел с сука дерева, на котором висел. Слетел он, впрочем, вместе со сломанной веткой и упал в газон, за высокий бетонный бордюр. И в момент касания пакета поверхности земли прозвучал взрыв. Одновременно у меня в кармане завибрировала трубка…
* * *
…Я не испугался, увидев это лицо. В зеркало не смотрелся, что ли! По крайней мере, не вздрагиваю перед зеркалом уже давно. И вообще помню слова одного из своих школьных учителей о том, что красота – это только то, к чему мы привыкли. Если бы у человека в ходе эволюции нос вырос на затылке, а мой учитель был приверженцем теории эволюции, поскольку его коммунистическое вероисповедание не позволяло ему допускать возможности сотворения человека богом, то люди привыкли бы к этому и считали бы красивым.
Увидев свое лицо, отчетливо осознавал, что сейчас зеркала передо мной нет. И было оно почему-то маленьким и белым, словно мукой присыпанным. И смотрел я на него сверху вниз и как будто бы издалека, и не сразу понял почему. Но при этом видел и лужицу крови под своей головой. Кровь вытекала из двух рваных ран чуть выше лба, голова была запрокинута, и потому стекала кровь не на лицо, а через мои короткие волосы под голову. И своих солдат видел, которые надо мной склонились. И они мешали мне рассмотреть мое тело. Мне трудно было приблизиться, потому что я непривычно плохо координировал свои передвижения, не понимая еще, что со мной творится. Но не зря же говорят, что главная особенность любого спецназовца – это умение адаптироваться к любым обстоятельствам. А когда понял, что могу передвигаться, придвинулся к своему телу ближе и ужаснулся. Вся грудь моя была окровавлена, кровь била и пульсировала из многих ран, и солдатские руки прикладывали к ним тампоны из индивидуальных санитарных пакетов. Хорошо, что заставил солдат делать пробежку в полной боевой выкладке, то есть и со средствами санитарной поддержки. Хотя, скорее всего, разорванное осколками тело едва ли можно было спасти этими самыми средствами. И вдруг осознал с полной ясностью, что это тело-то мое, а не чье-то чужое, именно мое, такое знакомое и легко управляемое моим мозгом, моими инстинктами. Но тогда кто же я и почему не испытываю боли? Это все было выше понимания. Вспомнил все, что произошло, и снова почувствовал себя командиром взвода, ответственным за своих солдат, за их жизни. Именно мне доверили своих сыновей матери, и я перед ними ответственен. Снова отдалился, пользуясь своими новыми, неизвестно откуда взявшимися возможностями, и осмотрел все сверху: и дорогу, и свой хилый домишко с неухоженным огородом, и всех своих солдат. Понял, что команду «Ложись!» я дал вовремя. Солдаты залегли, я же в это время успел сбить с ветки дерева на землю взрывное устройство. Это солдат спасло. Если бы взрыв произошел так, как его планировали осуществить террористы, осколки накрыли бы даже лежащих солдат. Но я сбил этот пластиковый пакет в газон, за высокий бетонный бордюр. Бордюр разворотило, но осколки в солдат не попали, они пролетели над их головами. А если бы я сам успел залечь, меня тоже, может быть, не задело бы осколками. Спас бы бордюр. Откуда я мог знать, когда произойдет взрыв. Детонатор активизировался наверняка дистанционно или по таймеру, хотя второе маловероятно, потому что следовало знать, когда взвод будет пробегать мимо, а рассчитать это и точно выставить таймер крайне сложно. Мне не хватило каких-то долей секунды, чтобы выжить…
Так я сказал самому себе и только тогда понял, что меня уже нет, что я не выжил, потому что мне не хватило этих нескольких долей секунды, чтобы свалиться на дорогу плашмя и укрыться за бордюром. Там осталось мое растерзанное осколками тело, а я оказался где-то в стороне в роли наблюдателя. Это, наверное, моя душа. И как же мне было не догадаться об этом раньше? Считающему себя православным христианином, более того, грамотному человеку. О подобном писали и рассказывали люди, пережившие клиническую смерть. Наверное, все души переживают подобные моменты, и души верующих людей, и души неверующих, но воспоминания могут оставить только те, кто к жизни вернулся. Мне подобная участь, кажется, совершенно не грозила. Я видел свое тело. Если голова еще была относительно цела, пара осколков задела ее, скорее всего, по касательной, то тело изорвано, что называется, в лоскуты. Как человек, прошедший боевые действия и смерть уже повидавший, понимал, чем такие ранения грозят. Даже потеря крови способна убить раненого, не говоря уже о самих ранениях. Видимо, осколков мне, зависшему в момент взрыва в воздухе, досталось немало.