Страница 37 из 40
Во Андрониев монастырь посадили под пустую палату в землю; и три дни и три нощи на чепи держали без пищи. Прости свет, Государь, в то время видех в палате яко в потире держаща пищу, и рекох ему: откуду и камо семо прииде? – Он же рече: «Мир ти, друже, дерзай и не убойся, Господь с тобою; вкуси же и пищу, юже ти припесох; а не стяжи ми, откуду есмь». Взях убо сосуд от руку его и седши ядох; той же с молчанием стояше предо мною. Егда же пол сосуда изъядох, приступи человек он и взя от мене сосуд и рече: «Довлеет ти». И aбие не видим бысть. В то убо время Государь, обретох сердце мое радости исполнено. Не хваляся тебе, Государю, глаголю, да не буду безумен, истинну бо по Апостолу реку, яко ты наш благочестивый православный Царь, а мы твои Государевы богомольцы; известно творим ти, строя ради церкви.
Послушай, молю тя, христолюбивый Царю, и Сибирских моих напастей, от многих убо малая ти свету реку. Егда Никон послал мене в смертоносное место, во Дауры, тогда постигоша мя на пути злой воевода Афанасий Пашков, по лицу моему грешному бил своима рукама, и со главы власы драл, по хребту моему бил чекмаром, и 72 удара кнутом по той же спине; и в тюрьме скована держал 35 недель, да 70 недель морил на морозе, чрез день дая ми пищу; два же лета противу воды заставил мене тянуть лодку; и от водянаго наводнения и от зноби осенней роспух живот мой, и ноги от пухоты разседахуся, на ногах моих кожа и кровь течаше без престани. А служивые твои государевы козаки, тружающеся в водах, в то время от воеводския налоги многие помирали. А как мы дошли до места, тамо нас и совершенное зло постигло. Ел я с казаки не по естеству пищу, вербу и сосну, и траву, и корения, и мертвыя мяса звериныя, а по прилучаю и кобылия; и того было ядения 6 лет. А казаки бедные – всякую мертвечину: волки и лисицу и человеческую ялойну (?). И от нужи померло твоих государевых людей с 500 с 40 человек; потому что воевода Афанасий Пашков – человек без милости, промышлять рыб и зверей служилых не отпущал; и многих за то огнем пережог и кнутьем перебил до смерти. А то, государь, было из Енисейска везено с собою в запас хлебца, и он у мене Афанасий после кнутнаго биения отнял, и продавал мне на платьишко мое и на книги мою же рожь, немолотую, дорогою ценою, по два рубля пуд и больши. А в первых летех ел рожь немолотую, вареную, покамест чего было. У мене же грешника в той нужде умерло два сына, не могли претерпеть тoe гладныя нужды. А прочих, государь, детей моих, как станут с голоду умирать, снабдевала от смерти жена и сноха его Афанасьева: в тайне посылали им бедным нужную пищу, якоже древняя Сарефтаныня [72] . Много, свет - государь, надежа наша, в 10 лет того было. Беды в реках, и в мори, и потопление многое было. Первое, с челядию своею голоден, потом же без обуви и без одежди, яко же во иное время берестами вместо одеяния одевалися; и по горам великим босы ходяще, нуждную собрахом пищу от травы и корения, яко дивии зверие. Иногда, свет государь, младенцы мои о острое камение ноги свои до крови разбиваху и сердце мое зле уязвляху, рыдающе горькими слезами. А во иное время сам и подружие мое 6 недель шли по голому льду, убивающеся о лед, волокли на волченках малых своих детей в пустых Даурских местах. И о сих всех, свет государь, благодарю Бога, яко сподобил мя надежда моя Христос Бог наш, в тех странах с женою и с детьми сице пострадати. Упоил нас Никон чашею вина нерастворенна! По да не вменит ему Господь в грех. Во истинну, государь, по отеческий у Никона был вымысел, но древняго отступника Иулиана и египтянина Феофила патриарха, Александрова града, и прочих еретик и отступник и убийц. – Се бо им врагом Божиим и дело, еже христиан погубляти. Мне мнится, благочестивый царю, дух пытливый таков же имать Никон, яко и Феофил; понеже всех устрашает, и мвогие его боятся, но боящийся Господа оплева его страх. Воистинну, христолюбивый православный царю, многим во откровении бысть, и мне грешному, яко мерзок он Никон пред Богом. Аще и льстит тебе государю свету, яко Арий древнему Констянтину, но погубил в России все твои государевы люди душею и телом. И хотяще его законы прияти… на страшном суде будут слышати – Никониане яко древние Ариане. Христа он Никон не исповедует в плоть пришедша. В новых своих законех Христа не исповедует ныне царя быти; и воскресение его, яко Иудеи скрывает; Духа же святаго, яко Македоний, истинно глаголати не хощет; и в сложении перст крестнаго знамения разрушает; и коленопреклонения – истинно труд Христовы церкви, – отсекает; и многих ересей люди Божия и твои наполнил. И инде в его мудрованиях, в книгах напечатано – духу лукавому молится; и непостижимых небесных сил имена своим бешеным черичишкам, ругательства ради, дал: херувим и серафим, на претыкание и соблазн верным, паче же церкви, 10 лет и больши, христолюбивый царю, сице церковь смущаему в державе царствия твоего, во всяком граде и странах. Люди Божии и твои государевы гнева ради Божия – ко отчаянию близ. Время. свет государь, отложити его Никоновы затейки. Воистину, государь, заблудил он Никон, яко же и Формос древний. Потщися, надежда наша православный царю, исторгни оного плевелы, и люди Божия и твои государевы от отчаяния свободи; да мира и любве и благих исполнится держава царствия твоего; и подручники твои государевы тишины и благоденствия насладятся. Протчее еже молю тя, свет государь, о воеводе, который был с нами в Даурах, – Афанасей Пашков, – спаси его душу, яко же ты государь веси. А время ему, государь, и пострищися, да впред не губитъ, на воеводствах живучи, християнства. Ей, государь, не помнит Бога, и кроме милости человек; всякой чин равно губит, да и домашних своих кроме милости мучит. Точно молю, христолюбивый царю – и со слезами милости прошу на колену припадая, за мене грешнаго оному милости; просих убо и у создателя моего всех Бога, да отпустить ему яко человеколюбец, надеющеся на щедроты его; аще варит лице его исповеданием, милостива его обрящет к ceбе; аще ли же и еще приложит в злых пребывати, – сам узрит хотящая ему быть от Бога; и согрешит без времени каясь. Протчее же милосердый Господь Бог наш да поспешит во благое, и мирно царство твое да устроит, и сохранит тя на всяком пути, аможе аще пойдеши; и благих изобильно исполнит державу власти твоея; и видимые и невидимые враги твои смирит, покоряя под нозе твои; точию ратуему от смущения свободи святую церковь и скорбящих чад ея от раздоров тоя ущедри, ныне и в день века, аминь.
Приложение № 3 Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Том 72. Письма 1899–1900. М.-Л.: Художественная литература, 1933.
362. А.И. Дворянскому*
1899 г. Декабря 13. Москва.
Александр Иванович,
получив ваше письмо, я тотчас же решил постараться наилучшим образом ответить на вопрос первой, самой первой важности, который вы мне ставите и который, не переставая, занимает меня, но разные причины до сих пор задерживали, и только теперь я могу исполнить ваше и мое желание.
С того самого времени – 20 лет тому назад, – как я ясно увидал, как должно и может счастливо жить человечество и как бессмысленно оно, мучая себя, губит поколения за поколениями, я все дальше и дальше отодвигал коренную причину этого безумия и этой погибели: сначала предоставлялось этой причиной ложное экономическое устройство, потом государственное насилие, поддерживающее это устройство; теперь же я пришел к убеждению, что основная причина всего – это ложное религиозное учение, передаваемое воспитанием.
Мы так привыкли к этой религиозной лжи, которая окружает нас, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви; мы не замечаем, но дети замечают, и души их неисправимо уродуются этим учением. Ведь стоит только ясно понять то, что мы делаем, обучая детей так называемому закону божию, для того, чтобы ужаснуться на страшное преступление, совершаемое таким обучением. Чистый, невинный, не обманутый еще и еще не обманывающий ребенок приходит к вам, к человеку, пожившему и обладающему или могущему обладать всем знанием, доступным в наше время человечеству, и спрашивает о тех основах, которыми должен человек руководиться в этой жизни. И что же мы отвечаем ему? Часто даже не отвечаем, а предваряем его вопросы так, чтобы у него уже был готов внушенный ответ, когда возникнет его вопрос. Мы отвечаем ему на эти вопросы грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаем ему или в подлиннике, или, еще хуже, своими словами. Мы рассказываем ему, внушая ему, что это святая истина, то, что, мы знаем, не могло быть и что не имеет для нас никакого смысла, что 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой бог наказал его и всех нас за это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас. Нам кажется, что это ничего и даже полезно ребенку, и мы с удовольствием слушаем, как он повторяет все эти ужасы, не соображая того страшного переворота, незаметного нам, потому что он духовный, который при этом совершается в душе ребенка. Мы думаем, что душа ребенка – чистая доска, на которой можно написать все, что хочешь. Но это неправда, у ребенка есть смутное представление о том, что есть то начало всего, та причина его существования, та сила, во власти которой он находится, и он имеет то самое высокое, неопределенное и невыразимое словами, но сознаваемое всем существом представление об этом начале, которое свойственно разумным людям. И вдруг вместо этого ему говорят, что начало это есть не что иное, как какое-то личное самодурное и страшно злое существо – еврейский бог. У ребенка есть смутное и верное представление о цели этой жизни, которую он видит в счастии, достигаемом любовным общением людей. Вместо этого ему говорят, что общая цель жизни есть прихоть самодурного бога и что личная цель каждого человека – это избавление себя от заслуженных кем-то вечных наказаний, мучений, которые этот бог наложил на всех людей. У всякого ребенка есть и сознание того, что обязанности человека очень сложны и лежат в области нравственной. Ему говорят вместо этого, что обязанности его лежат преимущественно в слепой вере, в молитвах – произнесении известных слов в известное время, в глотании окрошки из вина и хлеба, которая должна представлять кровь и тело бога. Не говоря уже об иконах, чудесах, безнравственных рассказах Библии, передаваемых как образцы поступков, так же как и об евангельских чудесах и обо всем безнравственном значении, которое придано евангельской истории. Ведь это все равно, как если бы кто-нибудь составил из цикла русских былин с Добрыней, Дюком и др. с прибавлением к ним Еруслана Лазаревича цельное учение и преподавал бы его детям как разумную историю. Нам кажется, что это неважно, а между тем то преподавание так называемого закона божия детям, которое совершается среди нас, есть самое ужасное преступление, которое можно только представить себе. Истязание, убийство, изнасилование детей ничто в сравнении с этим преступлением.