Страница 2 из 140
В последние десять-пятнадцать лет труды французских писателей-эссеистов, философов, ученых-гуманитариев активно публикуются в русских переводах, образуя достаточно интенсивный процесс взаимодействия двух интеллектуальных культур. Промежуточным итогом этого процесса, полезным подспорьем для исследователей призван стать библиографический указатель «Французская гуманитарная мысль в русских переводах, 1995–2004», составленный Татьяной Вайзер и заключающий собой книгу.
Первоначальный замысел данного издания возник из опыта подготовки 13-го номера «Нового литературного обозрения», который был посвящен литературе и гуманитарной культуре Франции и вышел в 1995 году под редакцией С. Зенкина и В. Мильчиной. Хотя в дальнейшем замысел во многом трансформировался — отчасти по своей внутренней, концептуальной логике, отчасти под давлением современных процессов в науке и культуре, влиявшим на отбор проблем и текстов, — настоящая книга, выходящая в издательстве «Новое литературное обозрение», сохраняет тесную связь и солидарность с его журнальным проектом, в частности, с «французским» спецномером журнала десятилетней давности. Эта связь проявляется в ее композиции, которая следует традиционной структуре журнала: «теория» — «история» — «практика» — «библиография», — и, как хотелось бы думать, в общих принципах отбора и представления текстов, сотрудничества разных гуманитарных дисциплин, включения их в равноправный межнациональный диалог.
Моим приятным долгом является поблагодарить всех авторов книги, любезно предоставивших свои статьи (иногда уже публиковавшиеся за рубежом, иногда написанные специально) для публикации в ней, переводчиков, выполнивших русскую версию этих подчас весьма непростых текстов. Ряд коллег — Нина Брагинская, Вера Мильчина, Алексей Берелович, Кристоф Бидан, Александр Дмитриев, Сильвер Лотренже, Жан-Люк Нанси, Сергей Фокин — давали мне ценные советы, позволявшие расширять круг авторов книги или помогавшие в ее редактуре. Наконец, Институт высших гуманитарных исследований РГГУ, где я работаю, и Российско-французский центр общественных и гуманитарных наук в Москве по праву должны быть упомянуты как соорганизаторы коллоквиума о Морисе Бланшо, чьи материалы стали одним из разделов книги.
Задуманная еще в 2002 году, эта книга ныне выходит в рамках одного из первых научно-издательских проектов Комиссии по литературе и интеллектуальной культуре Франции, созданной в 2004 году при научном совете «История мировой культуры» Российской академии наук. Хочется верить, что этот первый опыт окажется удачным и повлечет за собой другие коллективные и индивидуальные труды, создаваемые под эгидой комиссии.
1. ЯЗЫК И МЫСЛЬ
Антуан Компаньон
Почему французский становится таким же иностранным языком, как и все прочие?
В последние годы положение программ «Французских исследований» радикально изменилось. До недавнего времени почти во всем мире французский язык, литература и культура обладали необыкновенным, исключительным и уникальным статусом, иначе говоря, пользовались умопомрачительным престижем. На протяжении многих веков все французское, «французскость» были знаком отличия — сначала классового или социального, впоследствии интеллектуального и теоретического. Я совсем не уверен, что ситуация не изменилась, равно как не уверен и в том, что отличие является приемлемой в современном мире ценностью.
Желая поставить вопрос ребром, я хочу сразу предупредить, что мое выступление будет провокационным. Я буду опираться в основном на пример Соединенных Штатов, где я долго преподавал и заведовал кафедрой французского языка. Разумеется, мой опыт не может стать основой для широких обобщений, тем не менее его можно сравнить с положением французской культуры в других странах. Мой диагноз не столько мрачен, сколько реалистичен.
До недавнего времени французский язык считался — как в Соединенных Штатах, так и во всем мире — не иностранным языком, а языком культуры, вторым языком всех культурных людей. В университетах многих стран французский язык занимал то же положение, что и национальный язык или философия, неизменно отличаясь в этом плане от других европейских языков — испанского, итальянского или немецкого. Эта непохожесть, или неравенство, объясняется тем, что с XVIII века французский язык традиционно отождествлялся с культурой, однако в Соединенных Штатах к этому добавлялось отсутствие массовой франкоязычной эмиграции, благодаря чему язык отождествлялся с таким национальным сообществом, которое не подвергалось дискриминации. Зато итальянский и испанский, родные языки и культуры итало-американцев и Hispanics, долгое время страдали от этого отождествления с национальными сообществами, подвергавшимися этнической и социальной дискриминации. Что касается немецкого языка, который на рубеже веков, во время формирования американского университета по германской модели, был главным соперником французского, то его распространению воспрепятствовали Первая мировая война, в которой американцы выступили против немцев, — в некоторых штатах в 20-е годы преподавание немецкого было даже запрещено — и нацизм.
Как это ни удивительно, необычайно высокий престиж французского языка ничуть не пострадал на двух основных этапах демократизации американской системы высшего образования. Первый из них приходится на конец XIX века, когда построенные по английской модели конфессиональные колледжи свободных искусств были преобразованы в исследовательские университеты, двери которых были открыты для детей эмигрантов из всей Европы, в том числе и Восточной. Гюстав Лансон, который был visiting professor в Колумбийском университете в 1911 году, констатировал высокий «standing» французского языка в эту эпоху, когда он идентифицировался с универсализмом, с правами человека и ценностями Просвещения: прогрессом, справедливостью и терпимостью. Учить французский, внушал он американцам, значит открывать для себя «язык культуры par excellence, язык, изучение которого может содействовать становлению и формированию современного культурного человека»[1]. В те годы, что предшествовали Первой мировой войне, крупные американские университеты стали полем битвы между немецкой и французской пропагандой. И несмотря на то что американский университет следовал германской модели, ценности Третьей республики больше отвечали американской демократии. В ответ на европейское варварство, с которым столкнулись американские солдаты во время войны, были созданы первые Great Books Courses западной цивилизации: американцами владело чувство, что это они должны стать защитниками западной цивилизации, то есть своего рода мультикультурного канона, отвечающего уровню Европы. Поскольку эти университетские программы были в основном классическими, французские писатели никогда не выходили в них на первое место, ибо — вот вам еще одно общее место, которое невозможно счесть заблуждением и которое необходимо принимать во внимание, — французская литература отличается от других европейских литератур тем, что она не породила своего Данте, Шекспира, Гёте, этих божественных гениев, воплощающих в себе национальный язык и культуру. Тем не менее Рабле, Монтень, Декарт и Руссо в этих программах всегда присутствовали, поочередно, а порой и все вместе.
Период между двумя войнами был счастливой порой для французской культуры в Америке. В это время стали переводить писателей круга «НРФ»[2], творчество которых сразу же изучалось в элитных колледжах. В ноябре 1921 года Бернар Фай, которого ожидала незавидная судьба, поскольку при Виши он стал коллаборационистом, писал Прусту: «В прошлом году многие мои студенты из Колумбийского университета выразили желание писать работы или диссертации по вашим книгам»[3]. Другим знаком укрепления французского языка в американских университетах было упразднение в большинстве из них германской модели Romanisches Seminar. Например, в Колумбийском университете в ходе преобразования отделения новых языков и зарубежных литератур из кафедры романских языков, которая была основана в 1890 году одновременно с кафедрой германских языков и литератур, выделились три секции, названия которых указывают на своего рода дисбаланс: «Романская филология и французский язык», «Итальянский язык», «Испанский язык»[4]. Французский язык наследовал благородной дисциплине — филологии, приобретая таким образом научную легитимность. Количество студентов, изучающих французский, не шло ни в какое сравнение с количеством студентов на других отделениях: 1065 академических часов в 1917 году, 2078 в 1927 году, 2095 в 1937 году, 1833 в 1947 году. В последнее указанное десятилетие, когда количество студентов, изучающих французский язык, снижается на 10 %, количество изучающих испанский увеличивается втрое, с 290 в 1937 году до 992 академических часов в 1947 году, то есть с 14 до 54 % по отношению к количеству студентов, изучающих французский язык. Таким образом, новый соперник французского языка обозначился еще до Второй мировой войны. Сегодня испанский язык намного опережает французский во всех американских университетах, однако испанский никогда не пользовался особым культурным престижем и его преподавание всегда носило утилитарный характер.
1
Lanson Gustave. Trois mois d’enseignement aux Etats-Unis. Notes et impressions d’un professeur frangais. Paris: Hachette, 1912. P. 203.
2
Журнал «Нувель ревю франсез», основанный в 1909 году; из него выросло издательство «Гéаллимар». — Примеч. ред.
3
Proust Marcel. Correspondance / Ed. Ph. Kolb. Paris: Plon, 1993. Т. XX. P. 523.
4
См.: Torrey Norman L. Romance Philology and French // A History of the Faculty of Philosophy, Columbia University. New York: Columbia University Press, 1957. P. 204–220.