Страница 65 из 96
Сам Строчков говорит о том, что полисемантика этого текста[428] связана с многократным преломлением смысла, которое вызвано памятью слова о различных контекстах употребления (Строчков, 1994: 399). Отсутствие знаков препинания отражает сознание, не структурирующее действительность: она описывается серией синтагматических (сочетаемостных) ассоциаций без различения прямого и переносного значения слов, без различения омонимов.
А. Э. Скворцов пишет об этом стихотворении:
Автор постоянно совершает «семантические перескоки», и как только читатель настраивается на один определённый смысл, его немедленно «разворачивают» в другом направлении. Потенциальная предшествующая семантика при этом не устраняется, и возникает уникальный эффект воспроизведения средствами литературы виртуальной реальности.
Стихотворение представляет собой некий поэтический аналог ассоциативному эксперименту, разработанному З. Фрейдом и К-Г. Юнгом для диагностики шизофрении, маниакально-депрессивного психоза, неврозов. Текст этот можно рассматривать и как поэтическое воплощение исследования рефлексивных структур сознания методом семантического анализа фразеологизмов (см.: Петренко, 1997: 287–310), и как художественную попытку ассоциативного подхода к значению слова в психолингвистике (см.: Залевская, 1999: 104–107).
Любопытно, что при использовании ассоциативного эксперимента для установления содержательных семантических компонентов слова «недостатком метода является его чувствительность к фонологическому и синтаксическому сходству. Как показали исследования А. П. Супруна, А. П. Клименко, Л. H. Титовой, <… > большая часть ассоциаций обусловлена речевыми штампами, клише» (Петренко, 1988: 49).
В стихотворении «Лечу стрелой насквозь больную жизнь…», как и во многих других текстах Строчкова, показано, что болезненное состояние сознания вызвано социальными причинами, историей страны. Фразеологическая производность полисемии (см.: Друговейко, 2000) играет здесь решающую роль, так как система образов, закрепленных в фразеологическом составе языка, служит своего рода «нишей» для кумуляции мировидения и так или иначе связана с материальной, социальной или духовной культурой данной языковой общности, а потому может свидетельствовать о ее культурно-национальном опыте и традиции.
Наполненность сознания клишированными фрагментами речи — идиомами, цитатами, лозунгами и т. п. — препятствует выбору значения слова, единственно возможному для нормальной коммуникации. Отказ от выбора движет речь в разных направлениях, создавая поэзию — речь внешне бестолковую, расфокусированную, но на самом деле убедительно связанную узлами многозначных слов.
Этот текст изображает историю страны не только предметной отнесенностью фразеологии, но и тем, что изображение опирается на две установки речевого поведения — взаимосвязанные и взаимно дополняющие — установку на безмыслие и на двоемыслие. И власть и народ говорили одно, а подразумевали другое. Структура стихотворения оказывается изобразительной в отражении тоталитарного сознания:
В постмодернистском художественном дискурсе тоталитарная идеология, претендующая на собственную «непреходящую» ценность и помещаемая в систему координат, где непреходящим оказывается «все» и одновременно «ничто», обнаруживает свою сущность. Она деиерархизируется в возникающем эффекте «двойного отражения».
К большинству текстов Строчкова приложимы многие термины постмодернизма, но, пожалуй, самый подходящий из них — ризома:
[Жиль Делёз. — Л.З.] в совместной с Гваттари работе «Ризома» <…>, используя метафору ризомы — корневища, подземного стебля, попытался дать представление о взаимоотношении различий как о запутанной корневой системе, в которой неразличимы отростки и побеги и волоски которой, регулярно отмирая и заново отрастая, находятся в состоянии постоянного обмена с окружающей средой.
Наглядным примером ризомы, или, в терминах Строчкова, «семантического облака» (максимально полисемантического текста, в котором «смысловые ряды утрачивают свою отдельность» — Левин, Строчков, 1991: 84), вероятно, является поэма «Великий Могук» — о русском языке — с эпиграфом из знаменитого текста И. С. Тургенева О великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! В поэме Строчков употребляет слово язык почти во всех значениях, отмечаемых словарями[429], и в тех маргинальных значениях, которые словарями не зафиксированы (см.: Суховей, 2000). Многозначность ключевого слова, обозначающего объект изображения и авторской рефлексии, организует взаимодействие возможных значений многих других слов, связанных со словом язык и друг с другом разнонаправленными ассоциациями — языческий, уздечка, связь, союз, предлог, мат, самобранка, бормотуха, мычание, беседка, культурный слой, колено и т. д. Направление ассоциаций задается не только системными связями слов в языке, но и художественными метафорами, и собственно стиховой организацией поэмы, в частности рифмами. В результате такого уплотнения текста одна короткая строчка, например хрипят динамики без языка, включает в себя множество смыслов. Д. Суховей составила список возможных прочтений этой строчки, исходя из того, что слово язык имеет в ней и буквальное значение, и переносные, и фразеологически обусловленные — в частности, выражение без языка употребляется, когда говорят о немом человеке и о человеке, не владеющем иностранными языками. Сочетание без языка в строке про динамики обнаруживает смыслы:
1. Технические неисправности (хрип в динамиках, трансляция шумовых помех),
2. Плохое качество вещания (нечленораздельная речь),
3. «Железный занавес» (запрет на трансляцию по советскому радио некоторых песен на некоторых иностранных языках),
4. Бессмысленность пропаганды по радио,
5. Неполная (скрываемая от масс) информация;
а ещё динамики хрипят без языка 3–1 — вещание без народа, без слушателей, ни для кого.
Владимир Строчков дополнил этот список:
…в письме в этом перечне недостаёт одного, на мой взгляд, весьма существенного смысла: динамик без языка (громкоговоритель, привычная форма которого — колокольчик) — это ещё и колокол с вырванным языком, как тот, который известил о смерти царевича в Угличе[430].
Активизация множественных семантических потенций слова приводит не только к накоплению всевозможных значений в едином словоупотреблении, давая импульсы к полисемантическому прочтению всех элементов текста, но и к предельной напряженности между разными значениями слова.
Особая напряженность создается энантиосемией (наличием в слове противоположных значений, внутрисловной антонимией в словах типа прослушать) — самым радикальным проявлением многозначности, обнажающим парадоксы сознания и языка[431]. У Строчкова эта ситуация тоже связывается с рефлексией над жизнью, историей народа:
428
Строчков, 1994: 174–175.
429
Например, самый популярный и достаточно авторитетный современный Толковый словарь русского языка приводит 11 значений слова в совокупности трех омонимов — ‘орган во рту’, ‘средство коммуникации’, ‘народ’, — а также указывает на многочисленные оттенки значений (Ожегов, Шведова 1992: 952–953).
430
Это дополнение было сделано Строчковым в письме, адресованном Л. B. Зубовой, приславшей ему текст главы до публикации книги.
431
Наиболее интересный материал приведен в давнем исследовании: Шерцль, 1884. Во многих работах XX века повторяются те же примеры, но в меньшем количестве. Об энантиосемии в современной поэзии см.: Зубова, 2000: 160–168. Там же дан обзор лингвистической литературы на эту тему.
432
Строчков, 1994: 136–137.