Страница 41 из 96
Называние девушек девками при описании армейского быта не только маркирует социальное снижение обозначаемого, но и вносит в номинацию смысл инвективы, так как возникает ассоциация с выражением продажные девки. Такая картина становится карикатурой на Крестный ход. Возможно и такое толкование, предложенное Н. Делаланд: «На синтаксическом уровне стихотворение содержит значимую неопределенность — как будто сами слова невразумительно перемешаны, отражая мешанину в сознании: слово девки можно воспринимать и как именительный падеж множественного числа (в номинативном предложении девки со свечами в головах), и как родительный падеж единственного (в сочетании судьба слепая девки)»[265].
В тексте без пунктуации (за исключением восклицательного знака в самом конце) деепричастный оборот с каплей воска на подоле облетая можно отнести и к девкам, и к Богу.
Сочетание с госпожою соотносится с называнием Бога словом Господь (Госпожа — одно из именований Богородицы). Божественное имя профанировано тем, что Госпожа подменяется госпожой (у Чехова дама с собачкой — неверная жена). Возможно, этот образ основан и на том, что собака в русской картине мира воплощает верность и покорность хозяину, а в церковной символике она считается нечистым животным, ипостасью дьявола. В таком случае в системе образов стихотворения собачья верность заменяет веру. Но и собачья верность здесь предстает ложной: в стихотворении изображена не госпожа с собачкой, а собачка с госпожою. То есть эта собачка подчиняет себе хозяйку.
Далее рассмотрим употребление слова зеленка, которое в армейской среде приобрело значение ‘участок местности, покрытый лесом или кустарником и летом маскирующий военных’. Это значение слова, выйдя за пределы профессионального жаргона, стало широко известным во время войны в Чечне. В следующем стихотворении новое значение слова взаимодействует с общеязыковым:
Появление слова зеленка предваряется сочетанием крапива-музыка (это и развитие языковой метафоры обжигающая музыка, и, возможно, косвенная отсылка к строкам Ахматовой Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда — Ахматова, 1977: 202 — «Мне ни к чему одические рати…»). Затем зеленка соотносится со словами зелен-огнем.
Военный контекст здесь обозначен словами у пункта пропускного, к боевой раскраске воина, указанием на телосложение и одежду[267] слушателей симфонии, на их бесплатные места в зале. Но боевая раскраска зеленкой — это и раны, царапины, ссадины, смазанные лекарственной жидкостью. Зеленкой обычно смазывают ссадины детям, и мотив детства здесь можно наблюдать в том же фрагменте: к боевой раскраске воина — так говорят о дикарях и об индейцах как персонажах детских игр.
Однако строки зеленка все снесет и всех покроет пятнами / землисто-ядовитыми на вид говорят о том, что это еще и та зелень, которая вырастет на месте гибели или на могилах людей. Этот зелен-огонь и превращается в траву, кусты, деревья. Возможно, что образ огня связан с поговоркой земля горит под ногами.
И значения слова зеленка, и метафоры, связанные с зеленью земли, цветом лекарства, зеленой кровью и зеленым огнем, образуют некое симфоническое единство, придающее смысловое расширение заглавию «Премьера героической симфонии».
Смысловая напряженность слова зеленка есть и в таком стихотворении:
Такие детали, как ладони в цыпках, заусеницы, ссадины, шрамы, подготавливают общеязыковое, бытовое значение слова зеленка — ‘средство дезинфекции’. Слово шрамы ведет от темы детских незначительных травм к теме серьезных ранений, полученных на войне. А слово заусеницы порождает образ гусеничных следов (танковых) — и это уже шрамы земли. Строка колени да локти в зеленке оказывается полисемантичной: колени и локти изображены не только как смазанные лекарственной зеленкой, но и как останки солдат, покрытые травой. Продолжение текста — под ногтями — воронеж тамбов / пенза или зола арзамаса — это не только гиперболы грязных ногтей у мальчиков, но и география военных действий и мест гибели. Слова там я не был но все поправимо / буду быть может / еще не вечер могут быть прочитаны и в контексте топонимического перечисления, и в метафизическом контексте: там ‘за чертой жизни’ — ср. поговорку все там будем.
Следующий текст содержит ироническую рефлексию над жаргонным выражением в натуре:
Кривулин напоминает о том, что словосочетание в натуре — не только яркий признак жаргона в его вульгарной разновидности (выражение согласия, одобрения, уверенности), но и нормальное сочетание существительного с предлогом, содержащее слово из латыни, западных языков и русской словесности XVIII века. В данном случае существенно, что Лев Толстой был идеологом натуральности.
265
В письме к Л. В. Зубовой.
266
Кривулин, 1998-а: 44.
267
Указание на цивильные пиджаки предполагает, что эти люди обычно носят военную форму.
268
Кривулин, 2001-а: 28.
269
Кривулин, 2001-а: 64.