Страница 4 из 96
По существу, такая артикуляция [п’] — это жест молчания: при произнесении этого звука рот закрыт. Слово стесняются — ‘не решаются произнести’ приобретает и буквальный этимологический смысл ‘смыкаются’, а название стихотворения из писательского клише превращается в прямое обозначение обсуждаемой темы. Смысл этого образа уходит корнями в философию исихазма с его постулатом о непроизносимости святого имени и еще дальше в мифологическое табуирование слова.
В следующем тексте Лосев анализирует процесс порождения речи, отмечает преимущественную значимость согласных для восприятия смысла, говорит об утрате гласных в потоке речи:
Стихотворение содержит рассуждение о том, что именно гласные создают мелодический рисунок. Образы этого текста отчетливо связаны с теорией фонетического значения, согласно которой звукам речи соответствуют определенные психологические представления и эмоции (см.: Журавлев, 1974).
Вероятно, претекстом этого стихотворения являются знаменитые строки Николая Гумилева: На Венере, ах, на Венере / Нету слов обидных или властных, / Говорят ангелы на Венере / Языком из одних только гласных. // Если скажут «еа» и «аи» — / Это радостное обещанье, / «Уо», «ао» — о древнем рае / Золотое воспоминанье («На далекой звезде Венере…»[17]). Дмитрий Дрозд, приводя эти строки Гумилева, обращает внимание на то, что Гумилев говорит не о предметах, а об обещании и воспоминании, т. е. о мысли или идее (Дрозд, 2005).
Очень вероятно, что в стихотворении Лосева русская письменность соотнесена с письменностью семитских языков, в которой не обозначаются гласные. К такому пониманию побуждает и сходство слов семиотик — семит.
Знаменитый сонет А. Рембо «Гласные» о восприятии звуков как красок заставляет вспомнить и слово семафор, с этимологическим смыслом ‘несущий значение’. Обратим внимание на то, что речь идет и о звучании гласных, и о начертании соответствующих букв.
Множественная мотивация образа буквы хорошо видна и в стихотворении «М»:
«М» — это не только зубчатые очертания кремлевской стены, но и первая буква в слове Москва. Стихотворение впервые опубликовано в сборнике (Лосев, 1985); тогда криминальной финансовой пирамиды «МММ», теперь забытой, но широко рекламированной в конце 80-х годов, еще не было, и можно только удивиться пророчеству автора стихов, который увидел в повторе буквы «м» мороку — соблазн и обман. Под стихотворением помещена перевернутая буква «М»[19].
Слово скалозуб, повторяя имя персонажа из «Горя от ума» Грибоедова, обнаруживает свой этимологический образ, противореча при этом артикуляции звука [м]: тесное смыкание губ при произнесении звука [м] в этом тексте воспринимается и как жест молчания, как метафора несвободы высказывания (скалить зубы, произнося [м], не получится).
Возможно, здесь есть и подтекст из манифеста футуристов: «Стоять на глыбе слова „мы“ среди моря свиста и негодования»[20]. Ср. строки из такого четверостишия Лосева:
Образное представление языковых фактов и отношений имеет, как пишут в рецензиях на диссертации, несомненную теоретическую и практическую значимость.
В следующем стихотворении речь идет преимущественно о звуках и буквах, отсутствующих в неславянских языках и наиболее трудных при обучении русскому как иностранному:
Снова вспомним слова Маяковского Есть еще хорошие буквы: / Эр, / Ша, / Ща и отметим сильные аллитерации в стихотворении Лосева — инструментовку на [к] в первой строфе, на [ч], [щ] во второй. Слово нечисть здесь метафорично не только в общесловарном значении, но и в терминологическом, характеризующем артикуляцию: [ц], [ч], [щ] — это не чистые, а смешанные звуки (в лингвистической терминологии [ц], [ч] — аффрикаты, [щ] — звуковой комплекс).
Во второй строфе можно видеть идеальный методический материал по практической фонетике (как объяснить им попроще), а в строчках И отражается в озере-езере, / осенью-есенью, / олень-елень — по истории языка и стилистике. Строка «Е-ё-ю-я», — изъясняется сердце и буквализует фразеологизм сердце ёкает, и напоминает известный эпизод из романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина», в котором Левин и Китти, объясняясь в любви, пишут друг другу записки, шифруя слова начальными буквами (е. б. ж.… — ‘если буду жив…’ и т. д.[23]). Вместе с тем вспомним рассуждения Лосева в «Звукоподражании» о том, что согласные — материя, гласные — душа. В стихотворении «Тринадцать русских» именно гласными изъясняется сердце. Строка а вырывается: «ъ, ы, ь» предполагает прочтение полных названий букв «ер, еры, ерь», что обусловлено рифмами и ритмом. При этом текст активизирует осознание того, что буквы «ъ» и «ь» не обозначают звуков. Однако безуспешная попытка их произнести все же запрограммирована автором: читатель должен выбрать, что прочесть: звуки или алфавитные названия букв. Звук [ы] похож на нечленораздельное мычание, а в фонологии вопрос о его способности различать смысл самостоятельно, без предыдущего согласного, является спорным[24].
16
Лосев, 2000-б: 256.
17
Гумилев, 1988: 417.
18
Лосев, 1999-а: 13.
19
См. о значимости такой перевернутости на с.325–326.
20
Бурлюк, Крученых, Маяковский, Хлебников, 1999: 41.
21
Лосев, 2000-а: 9.
22
Лосев, 1999-а: 39.
23
Толстой, 1952: 421–422.
24
См. краткое изложение полемики о самостоятельности фонемы /ы/: Буланин, 1970: 78–80.