Страница 9 из 56
Охота работать у меня была страшная. Тема и назначение работы воодушевляли. А условия работы были вот какие — было ассигновано 75 рублей. За эти деньги я работал три месяца. Я искал в Пушкине роденовских принципов, я вглядывался в профиль Пушкина, мне чудился в нем кусок пламени, и это дало мне основу для пластической темы. Насколько это удалось мне — не знаю.
Условия нашей работы сейчас, конечно, несравнимы с прежними. Есть все основания надеяться, что сейчас скульпторы добьются лучших результатов.
Сохранился и хорошо известен собственноручный рисунок Пушкина: поэт и Евгений Онегин беседуют, опершись на гранитный парапет Невской набережной.
Вопреки шутливой эпиграмме по поводу неудачного воспроизведения этого рисунка, он предназначался Пушкиным для серьезной иллюстрации. В этом наброске ярко отражены две черты Пушкина: его отношение к своим литературным героям — как к живым людям, к друзьям — и к своему любимому городу.
Пусть подумает над этим рисунком каждый художник из числа тех, кому предстоит работать над памятником поэту в Ленинграде.
В отличие от многих других поэтов Пушкин целиком осмыслил весь петербургский пейзаж. И здесь опять-таки характерная черта его творчества. Описание природы или города не было для него самодовлеющей апелляцией к «красоте». Он осмыслял места исторически.
В Петербурге — и это ответ на вопрос о месте для памятника — ближе всего Пушкину уходящая вдаль Нева, связанная у него с мыслями об основании города («На берегу пустынных волн…»), набережные, сооружение которых было в его время важным историческим символом («Береговой ее гранит…») и, конечно, полный движения Медный всадник — опять-таки у воды («Не так ли ты над самой бездной… Россию поднял на дыбы?»).
Итак, памятник Пушкину должен стоять у Невы, на главной архитектурной магистрали Ленинграда. Это и есть тот «центр», который мы ищем для пушкинского монумента.
Попытаемся уточнить место. Сквер возле Академии художеств, о котором сейчас много говорят, вызывает два возражения. Из них первое — близость самой Академии художеств, здания в стиле условно-красивого, спокойного классицизма (архитектор Деламот), со сфинксами, поставленными в эпоху Николая I. Это отрезок очень определенного стиля, и можно опасаться, что памятник здесь будет выглядеть замкнутым, не сливающимся с городом. Лучше, мне кажется, выбрать место Александровской эпохи — эпохи декабристов. Стоит, например, подумать о соседстве с Адмиралтейством — великолепным архитектурным произведением старшего современника Пушкина — Захарова.
Второе возражение относится к садовому древесному окружению памятника. Мы привыкли воспринимать садовые памятники как украшения. А нам нужен памятник в самой гуще города не отодвинутый, а участвующий в его жизни, как участвовал в истории России и Петербурга великий поэт.
Я не знаток архитектуры и планировки городов, но мне кажется, что выход может быть найден, если построить на Университетской набережной или в другом подходящем месте каменный мысок и сделать его площадкой для памятника.
Этим было бы достигнуто необходимое «выделение» монумента из уличной колеи и было бы создано пространство для «отхода», для осмотра его с разных точек — пространство, включенное в самую композицию омываемого Невой памятника.
Основное, что приходит на ум: ни в коем случае нельзя трактовать памятник Пушкину как абстрактный символ. Нет, Пушкин и в скульптуре должен остаться для потомства тем, чем он был на самом деле, — человеком этого города, думающим об его прошлом и будущем.
И второе, не менее важное, соображение: нельзя изображать Пушкина неподвижным и застывшим.
Пушкин — это стремительное движение. Пушкин исколесил всю нашу страну. Представление о застылости никак не вяжется с его образом. Величавая статуарность, неподвижность вросшего в землю монумента — все это враждебно представлению о Пушкине.
Вот что говорит, например, о внешности и личности Пушкина историк М. Погодин, встретившийся с ним в 1826 году на читке «Бориса Годунова»:
«Мы собрались слушать Пушкина. Ожидаемый нами величавый жрец великого искусства — это был среднего роста, почти низенький человечек; вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, с тихим приятным голосом; в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и, между тем, поэтическую, увлекательную речь!»
Для наших скульпторов эти и другие высказывания современников Пушкина представляют, на мой взгляд, значительный интерес.
Я вовсе не хочу сказать, что памятник непременно должен изображать «стремящегося» или «идущего» Пушкина. Совсем нет, и не в этом заключается «движение». Движение может выражаться не только в позе, но и в выражении лица, во взгляде, устремленном вдоль по течению Невы. Движение памятника должно быть лишено всякой напряженности. Нужно, чтобы в памятнике было как можно более живых человеческих черт — и тогда он действительно войдет в жизнь нашего города, и мы этот памятник полюбим.
Повторяю, движение — вот неотъемлемая черта творчества и характера Пушкина. Именно движение привлекло Пушкина в фальконетовском памятнике..
Как передать в памятнике сходство? Современный скульптор располагает для этого первоклассными материалами. Сохранились два отличных бюста — Витали и С. Гальберга. Обычную позу Пушкина прекрасно передаст теребеневская статуэтка. Наконец, есть два портрета, сделанных выдающимися художниками — Кипренским и Тропининым. Удачу Кипренского признавали все современники и сам Пушкин:
Оба портрета — отнюдь не натуралистические, а творческие, создающие образ поэта. У Кипренского Пушкин — высокий романтик; у Тропинина — байронист.
Движение, ритм помогут передать величие поэта без преувеличения размеров, столь не идущего к облику Пушкина. Не нужно и «приукрашать» его наружность. Разумеется, прелесть наружности Пушкина не в «классических» чертах его лица, а в общем его выражении. Поэт был некрасив, недаром его няня Арина Родионовна говаривала: «Хорош не бывал, а молод был…»
Для того чтобы понять, в чем заключается особенность выражения пушкинского лица, следует вспомнить, что он говорил о вдохновении:
«Вдохновение есть расположение души к живому принятию впечатлений, следственно, к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных. Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии. Критик смешивает вдохновение с восторгом. Нет, решительно нет — восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающей частями в отношении к целому».
Мы живем в городе великой культуры, где творили великие люди. Наша обязанность, которую мы, в наших условиях, осуществим, конечно, в ближайшие же годы, — увековечить их память. Улицы, площади и набережные нашего города украсятся памятниками великих композиторов, художников, архитекторов, ученых, писателей, работавших в Петербурге — Ленинграде.
Можно надеяться, что в недалеком будущем создастся — может быть, в Летнем саду, который они любили и где гуляли, — нечто вроде «Пушкинской аллеи»: скульптуры его учителей, друзей и современников. Тут будут Карамзин, Жуковский, Батюшков, Дельвиг, Кюхельбекер, Рылеев, Гоголь. Завершить эту аллею должен памятник Белинскому. Ему, в ту пору еще малоизвестному критику, Пушкин послал незадолго до дуэли экземпляр своего «Современника». Его сотрудничества Пушкин добивался для своего журнала.
Скульптор, работающий над образом Пушкина или его друзей, никогда не будет чувствовать себя одиноким…