Страница 4 из 100
1. Содержательно-семантический и формально-семантический аспекты идиостиля Пастернака[2]
…мне искусство никогда не казалось предметом или стороною формы, но скорее таинственной и скрытой частью содержания.
1.1. Метатропы как генетический код, определяющий вся систему языковой творческой личности
1.1.1. Определение метатропа
Оппозитивный метод изучения семантических преобразований на всем корпусе поэтических и прозаических текстов одного автора требует определения операциональных единиц, имеющих метатекстовый и метаязыковой характер. Сама лингвопоэтическая практика поэтов-прозаиков авангарда подсказывает, что необходимо найти такие единицы ПЯ, которые бы сочетали в себе как свойства языка-объекта, так и метаязыка: ведь, как мы показали, позиции «текст в тексте» и «текст о тексте» могут одинаково оказаться и в пределах морфемы, и в пределах слова, и в пределах строки и даже всего текста.
При анализе творчества Б. Пастернака исследователи (П.-А. Бодин, Б. Гаспаров, А. Жолковский, К. Поморска, И. Смирнов, Е. Фарыно, А. Юнггрен и др.) не раз обращали внимание на то, что можно выделить определенную группу текстов, имеющих различное выражение по оси поэзия — проза, между которыми устанавливается отношение семантической эквивалентности по разным текстовым параметрам: структуре ситуации, единству концепции, композиционных принципов, подобию тропеической, звуковой и ритмико-синтаксической организации. Назовем такие тексты «близнечными текстами» [Юнггрен 1984], а отношение, которое возникает между ними, по аналогии с тем, которое возникает между текстами разных авторов, — интертекстуальным, или, точнее, автоинтертекстуальным[3].
Обычно среди разных в дискурсивном отношении текстов находится один, который выступает в роли метатекста (сопрягающего, разъясняющего текста) по отношению к остальным, или же эти тексты составляют текстово-метатекстовую цепочку, взаимно интегрируя смысл друг друга и эксплицируя поверхностные семантические преобразования каждого из них (ср. постановку этой проблемы как проблемы автоперевода в работе [Иванов 1982а]). Становится очевидным, что за такими текстами стоит некоторый инвариантный код смыслопорождения, который вовлекает в единый трансформационный комплекс как единицы тематического и композиционного уровня, так и тропеические и грамматические средства, определяющие смысловое развертывание текста. Имея «до-над-жанровую» природу (И. Бродский), этот генетический код иносказания детерминирует организацию различных типов семантической информации в текстах.
Этот «код иносказания» включает в себя семантические комплексы, которые обладают неодномерной структурой (буквально «пучки смыслов, которые торчат во все стороны», если перефразировать О. Мандельштама) и непосредственно коррелируют с эпизодической, семантической и вербальной памятью творческого индивида. Назовем данные личностные семантические комплексы метатропами (точнее, метатекстовыми тропами). При этом возьмем за исходное определение Ю. М. Лотмана [1981а, 10]: «Пара взаимно несопоставимых элементов, между которыми устанавливается в рамках какого-либо контекста отношение адекватности, образует семантический троп». Тогда под метатропом[4](далее сокращенно МТР) будем понимать то семантическое отношение адекватности, которое возникает между поверхностно различными текстовыми явлениями разных уровней в рамках определенной художественной системы. Иными словами, метатропы — это стоящие за конкретными языковыми преобразованиями (на всех уровнях текста) глубинные функционально-семантические зависимости, структурирующие авторскую модель мира. Реорганизуя семантическое пространство языка и снимая в нем границы между реальным и возможным, МТР создают основу постижения глубинной структуры реальности особым «новым» способом.
В типологическом аспекте можно выделить ситуативные, концептуальные, композиционные и собственно операциональные МТР, которые в совокупности образуют некоторую иерархическую, но замкнутую в круг систему зависимостей, порождающих авторскую модель мира. Эта круговая структура организует движение от смысла к форме, к тексту, от сознания к речи, от недискретных единиц мышления к дискретно-словесным и обратно.
Сходные операциональные единицы выделяет Д. Е. Максимов [1981, 34] в книге «Поэзия и проза А. Блока», называя их поэтическими интеграторами, и считает, что в своей совокупности они превращают творчество поэта в прочную непрерывную связь — «иерархию интеграторов». Однако, полагая, что первооснова блоковских интеграторов едина для стихотворных и прозаических текстов, Максимов все же думает, что конкретная реализация их в прозе и поэзии отличается не только в формальном выражении, но и содержательно. На этом основании он выделяет интеграторы поэзии А. Блока — символы мифы и интеграторы прозы — символы-мысли, символы-категории. Такая дифференциация, видимо, связана с тем, что Блок в прозе выступал прежде всего как критик. На наш взгляд, существуют и такие «надынтеграторы», которые сопрягают мифопорождающие и мыслепорождающие структуры. В этом мы следуем мысли П. А. Флоренского [1991, 192], который писал, что существует «общий закон всякого подлинно-творческого произведения, будет ли оно художественным, философским или научным, даже техническим. Этот закон родствен эмбриологическому ростом путем дифференциации и специализации средств для выражения единого творческого порыва <…>. То, что рождается в душе как простая, неделимая точка, силовой центр, может осуществляться лишь в ряде связанных между собою и организованных, но различных друг другу, противостоящих средств».
Для описания сферы действия метатропов разных видов отметим взаимосвязь понятий метатропа и памяти[5]. Проблемы «памяти» — философия, психология памяти, память как основа внутреннего диалога, ее роль в процессах порождения и понимания текста, познания и творчества — все более выдвигаются на передний план семиотического, логического и когнитивного анализа языка[6], хотя память как «творческое начало мысли» (П. А. Флоренский) издавна была объектом рефлексии великих мыслителей. Собственно, корень слова «память» — — в индоевропейских языках означает «мысль во всей широте понимания этого слова» [Флоренский 1914, 202–203].
Посредством памяти объединяется «свое» и «чужое» в мыслительных структурах, и она расположена на входе всех видов текстопорождения. При порождении дискурса наиболее значимым считается противопоставление эпизодической и семантической памяти. Однако при генезисе художественных, в первую очередь стихотворных, текстов не менее значимой является вербальная память, которая собственно и обеспечивает «наполнение» семантической памяти и непосредственно связывает процессы восприятия текстов и текстопорождения. Вербальная память находится в прямой корреляции с языковой компетенцией индивида и с его моделями вербализации прошлого опыта, поскольку «языковые коды» непосредственно связаны с «кодами памяти» [Liberman et al. 1972]. Ориентированные на порождение новых художественных текстов, семантическая и словесная память создают своеобразное пространство креативной памяти, которая путем рекомбинации уничтожает временные координаты следов информативной эпизодической памяти, смыкая процессы творческого воспоминания и воображения и переводя некий «диахронический» пласт памяти в «синхронный» и «панхронический». Ср. у Пастернака: Тогда ночной фиалкой пахнет все: Лета и лица. Мысли. Каждый случай, Который в прошлом может быть спасен И в будущем из рук судьбы получен («Любка»),
2
В современной литературе по лингвистической поэтике не существует четкого различения понятий идиостиля и идиолекта. В рамках данной работы под идиолектом определенного автора понимается вся совокупность созданных им текстов в исходной хронологической последовательности (или последовательности, санкционированной самим автором, если тексты подвергались переработке). Под идиостилем мы понимаем ту совокупность глубинных текстопорождающих доминант и констант определенного автора, которые определили появление этих текстов именно в такой последовательности.
3
Исследованию автоинтертекстуальности Б. Пастернака посвящена работа [Топоров 1998а].
4
Быть может, само название этих комплексов не очень удачно, однако мы выбрали его, чтобы показать, что реальное взаимодействие между текстами, какую бы степень формальной выраженности оно ни имело, происходит на уровне более глубинном, чем поверхностные семантические преобразования.
Термин «метатроп» используется и в статье Ю. М. Лотмана «Риторика — механизм смыслопорождения», однако там он отнесен к сфере «минус-риторики». «В культуре, для которой риторическая насыщенность сделалась традицией и вошла в инерцию читательского ожидания, — пишет Лотман [1996а, 59], — троп входит в нейтральный фонд языка и перестает восприниматься как риторически активная единица. На этом фоне „антириторический“ текст, составленный из элементов прямой, а не переносной семантики, начинает восприниматься как метатроп, риторическая фигура, подвергшаяся вторичному упрощению».
На первый взгляд кажется, что наше определение метатропа вступает в противоречие с тем, что дает Ю. М. Лотман, однако это противоречие только кажущееся. Поэтический язык на каждой стадии своего развития представляет собой «риторически насыщенную» систему, поэтому каждый новый художник слова, чтобы найти свой неповторимый язык, создает свою индивидуальную «антириторическую» систему (точнее, систему, противоположную по своей риторике исходной), которая фиксирует его уникальную модель мира. Система семантических зависимостей, которую вокруг себя «развертывает» поэт (или писатель), для него является первичной, так как для него не существует иного языка выражения, чем система созданных им преобразованных семантических структур.
5
В этом смысле понятие «метатропов» оказывается в чем-то близким понятию «мем» (memes) Р. Докинса [Dawkins 1999].
6
Ср. целый выпуск Wiener Slawistischer Almanach, Sb. 16, 1985; статьи, посвященные проблемам памяти в сб. «Культурные концепты» в серии «Логический анализ языка» под ред. Н. Д. Арутюновой [Дмитровская 1991, Кубрякова 1991, Туровский 1991], а также более ранние работы У. Чейфа «Память и вербализация прошлого опыта» (1977) и Г. Скрэгга «Семантические сети как модели памяти» (1978) [Новое в зарубежной лингвистике, XII, 1983]; ср. также целую серию работ Т. А. ван Дейка и В. Кинча, связывающих процессы порождения и понимания текста с функционированием разных видов памяти [Kintsch 1974, 1982; Kintsch and van Dijk 1978 и др.].