Шаляпин

А тут еще письмо из Ленинграда. От приятелей — оперного певца А. М. Давыдова, вернувшегося на родину из-за рубежа в начале тридцатых годов, от литератора Л. Л. Пальмского. Они настойчиво звали его вернуться домой, хоть ненадолго. Эти письма будоражили его. К тому же от Е. П. Пешковой, после их разговора в Париже, вестей больше не было. Впрочем, он только ожидал приглашения оттуда, а сам никаких шагов не предпринимал. Оставалось одно — каждый день слушать по радио Москву, Ленинград, слушать и тосковать…

В конце 1935 года началось новое далекое и тяжкое путешествие. Он отправился на гастроли в Японию и Китай кружным путем на японском пароходе, который повез его мимо Индии, Сингапура… Поездка длиннейшая, путь вел через тропики — дорога до Токио заняла 35 дней. Этой поездкой он как бы завершал кругосветное плаванье: побывал во всех частях света.

Во время путешествия, находясь на японском пароходе «Хаконе мару», он послал письмо Давыдову и Пальмскому, где касался вопроса о возвращении на родину. Да, он мечтает оказаться в России! «Отчизну мою, — писал он друзьям, — обожаю! И обожание это ношу и буду носить в сердце моем до гробовых досок. Вспоминается: „Но ты от горького лобзанья свои уста оторвала…“ и т. д. Еще бы! Отчизна моя! Там родился, жил и умер Пушкин — а на свете есть только Пушкин, Данте и Сервантес. Остальное, и мы с вами „la pelouse“ [21] — не думаю, что ошибаюсь»…

Его концерты в Японии и Китае продолжались два месяца и прошли с выдающимся успехом. В Японии, где уже давно был велик интерес к русскому искусству, публика принимала его с восторгом, он произвел огромное впечатление и приобрел множество горячих поклонников. То же повторилось в Китае, где артиста приветствовала молодежь, восхищенная его искусством. Но особое отношение к его приезду проявили русские эмигранты, которых, после разгрома контрреволюции в Сибири и на Дальнем Востоке, было очень много в китайских городах, особенно в Харбине и Шанхае.

Шаляпин вначале был поражен тем, что в каждом городе ему устраивались торжественные встречи — так его не встречали нигде. Артист А. Вертинский, живший в ту пору в Шанхае, описывал в двухтомнике «Ф. И. Шаляпин», как в городе приняли артиста: «На пристани его встречала толпа. Местная богема, представители прессы, фотографы. В руках у публики были огромные плакаты „Привет Шаляпину!“ Журналисты окружили его целым роем. Аппараты щелкали безостановочно. Какие-то люди снимались у его ног, прижимая свое лицо чуть ли не к его ботинкам. Местные колбасники слали ему жирные окорока от всей широты своего сердца. Владельцы водочных заводов посылали ему целые ведра водки, перевязанные почему-то национальными лентами».

Он растроганно думал, что так высказывается любовь к прославленному артисту. Но дело обстояло иначе: здесь на него смотрели как на символ былой Российской империи. Один эмигрант признался ему: «Царя у нас нет, остались только вы, Федор Иванович».

В нем желали видеть одного из вождей эмиграции. Он почувствовал это и отвечал на оказанный ему прием подчеркнутой холодностью и сдержанностью. А когда к нему обратились с просьбой дать концерт в пользу одной из эмигрантских организаций и он ответил отказом, атмосфера резко изменилась. Наутро на улицах стали раздавать листовки, в которых призывали публику бойкотировать выступления артиста, объявляли его врагом эмиграции. Он ответил на это очень просто: сел на пароход и покинул Шанхай.

Рассказывая дочери о посещении Китая и шанхайском инциденте, он так заканчивал письмо: «…Вот буду писать третью книжку о театре, искусстве вообще и о моих впечатлениях и путешествиях — вот там уж я их, сукиных сынов, раскрашу — всех этих монархистов и фашистов. Между нами говоря, это сволочь „неестественная!“»

В апреле 1936 года он покинул Дальний Восток, направляясь в Европу через Америку. Он чувствовал себя как будто хорошо и спокойно думал о предстоящих гастролях. А на самом деле именно во время его поездки в Японию и Китай началась болезнь, которая свела его в могилу.

Публика, которая видела его выходящим на сцену или концертную эстраду, не замечала в нем внешних перемен. Он появлялся, как всегда, собранный, значительный, мужественный. Казалось, что годы его не берут. Но те, которые могли видеть его в сценической уборной или после выступления, замечали, что перед ними больной старик. Он тяжело дышал, его голос казался хрипловатым. Заметно было, что он устал, что он преодолевает недомогание, что ему трудно.

Русский журналист Ю. А. Штраус, живший в те годы в Китае, описывая во владимирской газете «Призыв» в 1963 году выступление Шаляпина в Харбине, рассказывал, что видел, как местный врач перед концертом и в антракте из пульверизатора впускал артисту в горло эмульсию с жидким парафином, чтобы прикрыть ранки на связках, причинявшие ему при пении боль, и укрепить больные трахеи. Шаляпин, сидя в кресле, обливался потом от слабости. Он выступал с огромным трудом — эта гастрольная поездка была для него совершенно не по силам. А выходя на эстраду, он словно перерождался.

Способность на публике вновь становиться молодым подмечали многие, близко знавшие его в ту пору или имевшие возможность видеться с ним в последние годы его жизни.

Дм. Мейснер, встречавшийся с Шаляпиным в те годы в Праге, рассказывал в книге «Миражи и действительность», вышедшей в Москве в 1966 году, как группа журналистов посетила артиста в гостинице за два часа до его выступления. «Посреди комнаты в мягком низеньком кресле, по-старчески вытянув ноги, сидел высокий, могучий старик с как бы обветренным лицом и светлыми глазами, белки которых были нездорово красны. Весь облик его говорил о человеке крайне утомленном и очень нездоровом. Так оно в самом деле и было».

Автор воспоминаний с тревогой думал, как этот старый человек покажется перед аудиторией, ожидавшей его в концертном зале, где собрался весь цвет пражского общества во главе с президентом. Ему казалось, что Шаляпин сегодня не в состоянии выступить. Но вот:

«Легкой походкой, как будто еле касаясь пола, высоко закинув голову, прямой, сдержанный, изящный и вместе могучий, вышел Шаляпин и стал у рояля, слегка облокотившись на него. Это не был певец, который держит ноты в руках и собирается показать почтенной публике свои таланты, мощь и красоту своего голоса. Это был чудесный принц из волшебной сказки, пришедший одарить радостью и волнением тысячи людей, затаивших дух и не сводящих с него глаз […]. Ослабел ли голос? Это волновало людей до его выступления. На самом же концерте об этом начисто забывали, забывали именно потому, что находились под обаянием для многих единственной и, может быть, неповторимой в жизни встречи — встречи с гением».

О том же рассказывала Г. Гуляницкая, видевшая Шаляпина в 1937 году, во время его спектаклей в Варшаве. За день до «Бориса Годунова» она с мужем зашла к нему в гостиницу.

«В большой комнате в глубоком кресле с газетой в руках сидел старик. На какое-то мгновение захватило дыхание. Что случилось? Федор Иванович был в халате, какой-то отяжелевший, сгорбившийся, бледное лицо с нездоровым оттенком прорезали глубокие скорбные морщины. Очки делали его еще старше. Увидя нас, он оживился, начал шутить, смеяться, но первое впечатление не могло рассеяться. Мы не хотели утомлять его и скоро ушли. За дверью невольно остановились, растерянные, взволнованные. „Как же он будет завтра петь Бориса?“ […] Но вот под звон колокола, под торжественные звуки оркестра на сцену вышел он… царь Борис, стройный, моложавый, царственно-величественный. Чудо перевоплощения совершилось на наших глазах, трудно было поверить, что перед нами тот больной, старый человек, которого мы видели накануне».

Несомненно, какая-то нераспознанная пока болезнь давно подтачивала Шаляпина. И последние два года своей жизни, включая поездку на Дальний Восток, совершенно непосильную для него, как об этом он сам рассказывал К. Коровину, Шаляпин пел, разъезжал, трудился лишь благодаря прирожденной силе титана.

21

Место, покрытое дерном: сорняк (франц.).