Обретение любви

Еще раз извинившись, Камилла нажала на рычаг и тут же вновь стала набирать номер. Наконец набор закончился, возникла томительная пауза, и затем — гудок. Еще один. Неужели его нет? Может, как раз сейчас он выскочил в ресторан купить какой-нибудь бутерброд?

Третий гудок не закончился: Камилла услышала звук снимаемой трубки; а затем голос, который она сразу узнала, произнес: “Да, Хаген слушает”.

— Это я, — сообщила она ценную информацию.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Я жду уже целый час.

— Я только что прибежала с работы, — начала она оправдываться, — и это уличное движение, оно в Париже, знаешь, все же отличается от тамошнего...

— Ни слова больше об уличном движении, — попросил он. — Расскажи лучше, как твои дела.

Она рассказала ему и о звонке на автоответчике, и о том, как благополучно все завершилось. Попутно пришлось рассказать о матери и Жюстине. “Пожалуй, я никому так подробно не рассказывала о матери, даже Жан-Полю”, — мельком подумала она. Рассказала она и о делах в фирме. Роберт не только внимательно все выслушал, но и стал расспрашивать и даже дал пару советов, один из которых показался Камилле очень интересным.

Они болтали уже минут десять, когда она сообразила, что они говорят только о ее делах и она ничего не спрашивает о его двигателях. “Какая же я эгоистка!” — рассердилась она и спросила, как движется дело у него. Хаген ответил, что погода стоит по-прежнему прекрасная, в ангаре жарко, только в полете и отдыхаешь, что дело потихоньку движется; рассказывать подробно выйдет слишком долго, к тому же он надеется все рассказать ей не по телефону, а при личной встрече.

— И когда же намечается такая встреча? — спросила Камилла, удивившись и обрадовавшись.

Роберт объяснил, что вообще-то они готовят самолеты к салону в Эр-Риаде, который откроется через три недели. Поэтому они работают даже по субботам. Но заставить механиков выйти на работу в воскресенье не может даже господин Дюпре. Воскресенье у него совершенно свободно. И уже вечером в субботу он может припарковать машину возле ее дома — конечно, если там есть какая-нибудь парковка. Он надеется, что тогда они наконец смогут наговориться — ведь им не будут мешать ни покойные баронессы, подозрительно похожие на кое-кого из живых, ни скользкие камни, ни авиационные двигатели.

В ответ она заметила, что в Париже тоже есть много церквей, музеев и парков, есть где гулять и есть откуда падать.

— Ну да, Эйфелева башня, например, — сказал он.

— Или Центр Помпиду, — добавила она.

Они бы болтали еще долго, но тут она наконец вспомнила, что ее собеседник пришел с работы и ничего не ел. Сообщив ему о своем открытии, она пожелала ему хорошего аппетита и уже готова была положить трубку, когда Хаген взмолился:

— Может быть, ты хоть теперь, наконец, скажешь мне свой номер, чтобы я сам мог тебе позвонить?

Камилле ничего не оставалось, как сообщить и телефон, и адрес. Хаген попросил также рассказать, как проехать к ее улице. Оказывается, он действительно намеревался ехать не поездом, а на том самом “ситроене”. Как могла, она объяснила дорогу.

— Кажется, пора расставаться, — вздохнув, сказал Хаген. — Думаю, если бы мы видели друг друга, мы бы вообще не расстались.

“А если бы еще и чувствовали...” — подумала Камилла, но вслух этого не сказала. Однако неожиданно для себя она сказала другое:

— Целую тебя, — произнесла она, прежде чем положить трубку. Она не стала дожидаться ответа, но была уверена, что прежде чем трубка коснулась рычага, она донесла до нее ответный поцелуй.

Несколько минут она сидела неподвижно. Не хотелось никуда идти, ничего делать. Хотелось одного — чтобы он был здесь. Наконец она встала и, словно выполняя какую-то программу, направилась в кафе, где обычно обедала. Вернувшись домой, она по привычке села за компьютер, чтобы подумать над новыми моделями, но работа не клеилась. Фантазия, которой она гордилась не меньше, чем работоспособностью и деловой сметкой, сегодня ей явно изменила. Она пыталась представить новый силуэт платья, а вместо этого видела Роберта, его глаза, улыбку, представляла его сильные руки, его высокую, но такую ладную фигуру. Она представляла, как он копается в своем моторе, точными уверенными движениями что-то там заворачивая, как он отдает распоряжения механикам, а те поражаются его уму и прозорливости... Потом она представила его приезд. Вот его белый “ягуар” тормозит у ее подъезда, и он, не замечая лифта, взбегает на ее 4-й этаж, врывается в квартиру с огромным букетом цветов и заключает ее в объятия. Она ждет его, одетая в вечернее платье с жемчужным ожерельем, и они немедленно падают в постель, где идут в ресторан, танцуют, причем она, разумеется, в бикини, и все поражаются, какой у нее спутник, с каким вкусом одет: джинсы, смокинг и большой пестрый галстук. Прямо из ресторана (или они еще в постели?) они отправляются в мэрию, затем в церковь, затем к матушке (Камилла, разумеется, в своем самом соблазнительном пеньюаре), а затем в кругосветное путешествие — Индия, Япония, она всегда мечтала побывать в Японии... или лучше не вставать с постели?

“Ах, глупая девчонка, — сказала она себе. — Тебе уже 26, незнакомые люди говорят тебе “мадам”, правда, дают тебе года на два меньше, но что это меняет, а ты все мечтаешь, и мечты какие-то глупые, детские. Сколько ему, твоему Роберту — тридцать пять? сорок? И что же ты думаешь — такой мужчина все еще свободен, и у него никого нет? Ведь он тебе ничего не ответил при вашей последней встрече, не сказал, что холост. Правда, он говорил, что живет один, но это ничего не значит. Скорее всего, он ХОТЕЛ бы жить один, но как он живет на самом деле, ты не знаешь. Ты вообще о нем ничего не знаешь, за исключением того, что его дед был моряком, отец — фермер, а сам он конструктор”.

Нет, не такая уж я мечтательница, возразила она самой себе. Есть же в конце концов интуиция, впечатление о человеке. Меня оно редко обманывает. И моя интуиция мне говорит, что передо мной человек чуткий, нежный — более чуткий и нежный, чем я — и в то же время твердый, даже жесткий. Человек, на которого можно положиться. И я хочу на него положиться. И пусть возле нашего дома нельзя оставлять машины, а ближайшая стоянка в двух кварталах, и пусть у меня нет жемчужного ожерелья, а он не умеет танцевать — я уверена, что у нас все будет замечательно. Если только мы сами себе все не испортим. И вообще, кажется, тебе действительно пора спать, ничего путного ты сегодня уже не придумаешь.

На следующий день она не находила себе места, все валилось из рук. Она едва не перепутала письма, которые собиралась направить двум партнерам фирмы, а когда шеф вызвал ее к себе, чтобы проконсультироваться, отвечала так невпопад, что господин Таркэн испытующе взглянул на нее — что это такое с одной из лучших его сотрудниц?

Еще вчера она и не знала о намерении Роберта приехать. Во всяком случае, вчера казалось, что это будет так скоро. А теперь она с ужасом думала о тех двух днях, которые она проведет в ожидании встречи с ним. Чем она заполнит эти бесконечные часы? Ну почему он не мог приехать сегодня? Что она будет делать в субботу? Не проводить же время с Жан-Полем!

Как бы отвечая на ее мысли, раздался звонок. Звонил Жан-Поль. Бесстрастным голосом он сообщил, что он, конечно, не собирался следить за ней, но ему захотелось вечером навестить ее матушку — тем более что она собиралась там быть. Оказалось, однако, что ее там нет. А когда он позвонил ей домой, оказалось, что телефон занят. Не захочет ли она объяснить ему, что все это значит? Возможно, он стал помехой в ее планах? Тогда он не станет мешать.

Камилле хотелось крикнуть, что так оно и есть, что она занята для него сегодня, и завтра и, кажется, навсегда — хотелось, но не хватило духу. Вместо этого она пролепетала что-то о разболевшейся голове, о плохом настроении... Сегодня? Нет, сегодня она тоже не может — она должна звонить на фабрику, на которой она была в командировке. Следуя правилу “нападение — лучшая защита”, она заявила Жан-Полю, что если уж он взялся ее проверять и следить за каждым ее шагом, он может проверить, куда она будет звонить сегодня; он убедится, что она говорит чистую правду.