Ночные танцы

Впервые в жизни у Мэгги появилась возможность устроить все абсолютно по своему вкусу. Ее дом не будет похож ни на один из тех, в каких ей приходилось жить. Он ее, только ее, и больше ничей. Если она совершит ошибки — они тоже будут только ее. Здесь нет журналистов, никто не станет сравнивать ее дом с усадьбой матери в Беверли-Хиллз или с виллой отца на юге Франции. «И если мне очень-очень повезет, — подумала Мэгги со вздохом, — у меня в жизни вообще не будет больше никакой прессы. Можно будет просто писать музыку, наслаждаясь покоем и уединением».

Мэгги замерла на месте, стараясь не шевелиться, и закрыла глаза. Так она могла слышать музыку. Не пение птиц, а шелест ветра в ветвях. Если сконцентрироваться, можно услышать журчание ручья, пробегающего по ту сторону дороги. Тишина вокруг стояла невероятная, и Мэгги наслаждалась ей, словно симфонией.

Всему в жизни есть место, подумала она. И блеску, и гламуру. Вот только с нее, пожалуй, хватит. На самом деле Мэгги уже давно приелась вся эта мишура, просто осознала она это совсем недавно. Когда о твоем рождении сообщают все средства массовой информации по всему миру, когда пресса отслеживает, когда ты совершишь первые шаги, каким будет твое первое слово, легко можно забыть, что можно жить и по-другому. Без суеты.

Мать Мэгги была одной из самых известных блюзовых певиц в Америке; ее отец был знаменит с самого детства — чудо-ребенок, талантливый актер, со временем он стал прославленным режиссером. За их романом наблюдал весь мир, и, когда они поженились, поклонники были на седьмом небе от счастья. Рождение Мэгги вызвало не меньше шума, чем появление на свет какой-нибудь коронованной особы. И такой была ее жизнь с первых дней — жизнь обожаемой, избалованной принцессы. Золотые погремушки, белые меховые шубки, все, что угодно... Ей повезло, потому что ее родители действительно любили друг друга и души не чаяли в ней. Это как-то ограждало от жесткого мира шоу-бизнеса. Так она и жила — в любви, роскоши и под постоянным прицелом камеры.

Папарацци преследовали ее на первых свиданиях в подростковом возрасте. Мэгги забавлялась — она привыкла к тому, что ее личная жизнь — достояние публики, но ее кавалерам это совсем не нравилось.

Ей исполнилось восемнадцать, когда ее мир дал трещину. Частный самолет ее родителей разбился в Альпах, и масс-медиа словно сошли с ума. Мэгги не пыталась как-то повлиять на ситуацию. Ей казалось, что все люди горюют вместе с ней. В какой-то степени это даже помогло смягчить боль утраты.

Потом появился Джерри. Первый друг, первый возлюбленный, затем муж. И снова сказка, и снова трагедия...

Мэгги решительно тряхнула головой и вонзила лопатку в твердую землю. Сейчас она не будет об этом думать. Все, что осталось от того периода в ее жизни, — это музыка. Музыка была с ней всегда, в любые времена. Она не смогла бы бросить ее, даже если бы и захотела. Музыка являлась частью ее — как глаза или уши. Она сочиняла музыку, сочиняла слова и соединяла их. И, слыша то, что получалось в итоге, никто и никогда не подумал бы, что Мэгги приходится прикладывать к этому усилия — таким легким и изящным выходил результат. Но она трудилась. Трудилась постоянно и напряженно, словно одержимая. В отличие от своей матери Мэгги не исполняла собственные произведения, она отдавала их другим.

К двадцати восьми годам она уже заработала два «Оскара», пять «Грэмми» и одну премию «Тони». Мэгги могла сесть за рояль и сыграть любую из своих песен — она помнила их все. Статуэтки и награды до сих пор лежали в коробке — у нее так и не дошли руки их распаковать.

Маленькую клумбу, которую так любовно устраивала Мэгги, скорее всего, не увидит никто, кроме нее самой. И затраченные усилия в данном случае совсем не гарантировали результат. Ну и ничего страшного. Ей просто хочется добавить капельку цвета этой земле. Земле, которую она провозгласила своей. Мэгги принялась тихонько напевать. О своем неприятном предчувствии она совершенно забыла.

Обычно этот этап работы — предварительную оценку местности и черновой план — он доверял кому-то из своих сотрудников. Теперь он не занимался такими вещами лично. За последние шесть лет Клифф Делэйни настолько упрочил свою репутацию, что спокойно мог послать вместо себя одного-двух наиболее толковых ребят. Они производили первоначальные расчеты и измерения, а Клифф разрабатывал основной дизайн. Иногда, когда случай представлялся ему небезынтересным, он сам приезжал на местность, наблюдал за земляными работами, иногда лично руководил некоторыми посадками. Сегодня он решил сделать исключение.

Он прекрасно знал старую усадьбу Морганов. Ее построил один из первых представителей династии, тех, что основали само поселение. Собственно, городок и был назван в их честь. С тех пор как десять лет назад машина Уильяма Моргана рухнула с обрыва в Потомак, усадьба была пуста. Этот дом всегда был немного мрачным и угрюмым, а земля диковатой и трудно поддающейся обработке. Но если разглядеть ее истинную красоту, найти правильный подход, с усадьбой можно было бы сотворить чудеса. Однако вряд ли дамочке из Лос-Анджелеса известно, что такое истинная красота.

Он знал, кто она такая. Естественно. Любому человеку, если только он не провел последние двадцать восемь лет в пещере, было известно имя Мэгги Фитцджеральд. В данный момент она являлась новостью номер два Морганвилля. Новостью номер один был побег жены Ллойда Месснера с одним из служащих банка.

Морганвилль был типичным маленьким городком. Приобретение мэрией новой пожарной машины или ежегодный парад в честь Дня основателей города становились для жителей настоящим событием. Именно поэтому Клифф, когда уже мог свободно выбирать, где ему жить, решил жить здесь. Он вырос в Морганвилле, понимал характер местных жителей, хорошо знал, как они могли сплотиться в трудную минуту, как они горой вставали на защиту того, что считали своим. Еще больше, гораздо больше, он понимал и чувствовал эту землю. И Клифф очень сомневался, что гламурная фифа из Калифорнии способна проникнуться ее красотой.

Си Джей решил, что Мэгги хватит максимум на шесть недель. Клифф, еще даже не увидев ее, подумал, что мисс Фитцджеральд сдуется уже недели через три. Ее увлечение сельской жизнью пройдет так же внезапно, как и началось. Но возможно, до этого Клиффу удастся оставить свой след в этой усадьбе.

С асфальтированного шоссе он свернул на узкую грунтовую дорогу, проходившую уже по земле Морганов. Клифф не был здесь уже много лет, и дорога была в гораздо худшем состоянии, чем ему запомнилось. Дожди и отсутствие хозяйского глаза сделали свое дело. Ветки деревьев свисали так низко, что хлестали по крыше пикапа. Автомобиль подпрыгивал на ухабах и огромных выступающих корнях. Первым делом нужно будет позаботиться о дороге, подумал Клифф. Расширить, выровнять, засыпать гравием. Устроить стоки для отвода воды.

Он старался ехать как можно медленнее. Не только потому, что жалел пикап. Просто Клиффу очень нравилось то, что он видел из окна. Эта земля обладала суровой, непокорной красотой. Она была словно вне времени. И ему очень хотелось поработать с ней, попробовать сделать ее еще более прекрасной, не нарушая при этом природной гармонии. И если Мэгги Фитцджеральд захочет закатать все в асфальт и построить оранжерею, он прямо скажет ей, что она явно выбрала не то место.

Да, Клифф испытывал неприязнь к пришлым и честно признавался в этом. Ему не раз приходилось сталкиваться с этими людьми. Обычно это были богатые жители Вашингтона. Купив дом, они тут же принимались устраивать газон, выкорчевывая столетние дубы и тополя. Лужайка должна была быть абсолютно ровной, чтобы газонокосильщик мог без труда поддерживать ее в идеальном состоянии. И еще маленькие аккуратные цветочки, высаженные в идеально прямые ряды... Они хотят сообщать всем, что «живут в деревне», презрительно подумал Клифф, а на самом деле превращают деревню в город. К тому времени, как Клифф подъехал к дому, он настолько себя распалил, что едва ли мог разговаривать с Мэгги Фитцджеральд.