Страница 75 из 93
Но Пресслер вовсе не занимался осмотром достопримечательностей. Маленький, но крепкий восьмидесятишестилетний пианист, один из самых уважаемых музыкантов наших дней, ехал на собственный концерт. Тем вечером ему предстояло выступить вместе с кларнетистом Ричардом Штольцманом в заведении, расположенном на месте легендарного клуба Village Gate, в котором выступали Майлз Дэвис, Джон Колтрейн, Дюк Эллингтон и Билл Эванс. Сейчас оно называлось Le Poisson Rouge и позиционировало себя как кабаре, призванное возродить «симбиоз искусства и попойки». С программой от поп-музыки до академического авангарда оно быстро превратилось в одно из самых модных концертных мест Нью-Йорка.
Пресслер — словно сверхскоростной поезд без тормозов. Многие музыканты помоложе, которым доводилось с ним выступать, жаловались на то, что они не могут за ним поспеть. На тот момент он только вернулся из Амстердама, где выступал во всемирно известном зале «Концертгебау», и из Пекина, где целую неделю давал мастер-классы. Когда дело доходит до камерной музыки, ему и его легендарному Beaux Art Trio, которым он руководил на протяжении почти пятидесяти пяти лет, просто нет равных. Да и вообще мало кто может похвастаться наградой за выдающийся вклад в музыку от журнала Gramophone, а также золотой медалью почета от Национального общества искусств и литературы. В 2005 году он получил две, пожалуй, самые престижные культурные награды во всем мире — немецкий крест «За заслуги» и звание Командора ордена искусств и литературы во Франции.
Но в тот день он ехал на неформальное выступление в Гринвич-Виллидж, на котором собирался исполнять Бернстайна, Брамса, Дебюсси, Гершвина и Райха. Ситуация напоминала ту, в которой оказался Моцарт, когда брел по венским мостовым мимо продуктовых лотков и таверн в «Мучную яму» (Le Poisson Rouge своей эпохи), чтобы отыграть там премьеру Фортепианного концерта ре минор. Правда, Моцарт ничего не знал про разноцветные софиты вокруг сцены или про электронную звуковую систему, позволявшую создавать баланс разных инструментальных голосов так, что каждый был хорошо слышен в любом уголке зала. Не говоря уж о том, что в его время никто бы не смог сыграть заковыристую композицию Стива Райха для восьми кларнетов так, как это регулярно делает кларнетист Ричард Штольцман, играя единственную тему поверх семи заранее записанных звуковых дорожек.
Ричард Штольцман и Менахем Пресслер в «Красной рыбке». Peter Schaaf
И все же сходства очевидны. Le Poisson Rouge воплощает одновременно старинный и современный образы классической музыки, предлагая слушателям расслабленно внимать доносящимся со сцены звукам, положив локти на стол и не опасаясь при этом получить от кого-нибудь внушение, пока официанты разносят напитки и легкие закуски. Все формальности вынесены за скобки. Концерт начинается с небольшого представления участников, а затем зал оказывается во власти бродвейского шарма Бернстайна, и бодрый ритм его музыки сливается со звоном кубиков льда в бокалах и скрипом пододвигаемой мебели. Публика кивает и постукивает ногами в такт. Сцена купается в разноцветных бликах, и в какой-то момент начинает казаться, что кларнет Штольцмана, к которому двухголовой змеей прикручен беспроводной микрофон, вырастает прямо из его таинственной улыбки. Его глаза закрыты, а голова Пресслера покачивается влево-вправо в такт бернстайновским синкопам. Сидя на расстоянии пары метров от сцены, слушатель чувствует себя участником ансамбля.
Во время сольного выхода Пресслер играет два отрывка из «Эстампов» Дебюсси. Даже из этого маленького, уже немного изношенного фортепиано пианист все равно извлекает теплый и изысканный звук. К звуку он вообще всегда был внимателен, считая, что именно красота звучания заложена в основе любого произведения — передать ее Пресслер старался с помощью разнообразных особенностей гармонии и фразировки. «Пианист, у которого красивый звук, сродни человеку приятной наружности, — объяснял он. — Вас мгновенно влечет к нему. Во многих произведениях подобный звук просто-напросто необходим — если вы будете, например, играть Шопена с плохим звуком, то и форма от этого не выиграет. Ведь главное — это красота, которую композитор вложил в свое произведение. Даже Бетховен, чьи идеи столь мощны, что порой требуют тяжеловесного, громкого исполнения, — даже он все равно то и дело вставлял в свои нотные записи пометку „нежно“». В этот вечер каждая фортепианная фраза Пресслера — словно музыкальная ласка. «Знаешь, когда ты так влюблен в эту музыку, как я, — сказал он однажды своему ученику, — она никогда не теряет для тебя свежести. Она всегда остается молодой. Я помню, как она меня взволновала впервые, и точно так же она волнует меня до сих пор».
Но зачем двум звездным музыкантам, привыкшим к лучшим концертным залам мира, выступать в маленьком кабаре в Гринвич-Виллидж? «Мы приходим туда, где нас хотят услышать», — сказал Пресслер, выходя на сцену, и Штольцман согласно кивнул.
Обстановка в Le Poisson Rouge символизирует будущее классической музыки, потому что здесь вновь стирается дистанция, установившаяся в какой-то момент между исполнителем и слушателем, — это словно ремейк давно минувших дней. Нечто подобное можно сказать и про состояние фортепианной музыки в наши дни — все новое оказывается лишь хорошо забытым старым.
Триста лет минуло с момента изобретения инструмента, а фортепианный мир и сейчас делится на традиционалистов и экспериментаторов. По-прежнему есть влиятельные мастера классического репертуара, такие как венгр Андраш Шифф (р. 1953), который, подобно своему безвременно ушедшему из жизни соотечественнику Гезе Анде (1921—1976), обладает и острым умом, и безупречной техникой исполнения. С другой стороны, есть и феноменальный французский пианист и мыслитель Пьер-Лоран Эмар (р. 1957), который с одинаковым блеском интерпретирует Баха, Бетховена, Дебюсси и современных композиторов. Джаз никогда не был столь разнообразен по части культурных заимствований: Виджай Айер (р. 1971) совмещает классический американский стиль с музыкой индоазиатской диаспоры, а Монти Александр (р. 1944) перекидывает мостик от записей Нэта Кинга Коула и Оскара Питерсона к фольклору его родной Ямайки. Как и раньше, среди пианистов встречаются консерваторы и авангардисты — например, Питер Серкин (р. 1947), сын Рудольфа, который не стесняется браться за совершенно новый репертуар и при этом позволяет себе и некоторые чисто формальные эксперименты — иногда, например, он играл на рояле с дополнительной нижней «крышкой», призванной лучше проецировать звук в зал, а еще исполнял современные произведения в старинных строях, которые чаще всего используют либо ансамбли старинной музыки, либо, наоборот, авангардные музыканты.
Фортепиано не прекращает и своей географической экспансии — на Дальнем Востоке оно в последние несколько десятилетий произвело настоящий фурор. Можно сказать, из первого ряда это наблюдал Гэри Граффман, который с окончанием своей концертной деятельности сделался преподавателем музыки и в конечном счете дорос до руководящей должности в Кертисовском институте в Филадельфии. В какой-то момент он осознал, что количество азиатских абитуриентов с каждым годом увеличивается. «Обычно мы принимали одновременно только двух, максимум четырех учеников, — рассказывал Граффман. — Но в один год на два места претендовало сразу 119 человек, и в конечном счете мы выбрали юношу по имени Ланг Ланг».
Этот пианист китайского происхождения заставил всех вспомнить о полузабытом типаже фортепианной суперзвезды — вслед ему летело поровну оваций и проклятий. Исполинский размах его рук, боль, отражавшаяся на его лице во время игры, экзальтированные движения всем телом в кульминационные моменты — все это позволило ему превратиться из простого пианиста в звезду сцены. С чисто музыкальной точки зрения он тоже временами играл, прямо скажем, с перебором.