Страница 2 из 9
3
Что мне все картели, все раздорыи с наркобаронами война —потерялась туфелька у Дорыи найтись, неверная, должна.Правая нашласьи хитро дразнит,тяжкая от мокрого песка,левая, себе устроив праздник,где-то рядом прячется пока.Говорю я правой, как ребенку:«Что же ты ее не ищешь?Ну!Помоги найти свою сестренку,а иначе — в океан швырну!»Я песок вытряхиваю нежно,туфельку держа за ремешок,тычу, чтобы внюхалась прилежнов прячущий ее сестру песок.Выполнила туфелька задачку,просьбу поняла она всерьез,и ее, как верную собачку,я целую в черный мокрый нос.А потом уже тебя целую.В пальчиках – две туфли у тебя,но себя никак не исцелю я,узел всех страстей не разрубя.Что мне делать с каждой драгоценной,с каждой непохожей на других,если я один перед вселеннойглаз, одновременно дорогих?Что же Бог? Он вряд ли отзовется,лишь вздохнув и пот стерев со лба.Он-то знает, что в Петрозаводскеxодит в детский сад моя судьба.4
Прости меня, Маша, еще незнакомая Маша,за то, что планета тогда не была еще наша,А Маркес невидимый вместе со мною и Доройнас, как заговорщик, привел в Барранкилью, в которойкогда-то бродил он, и матерью, да и отцом позабыто,лишь с дедом, любившим внучонка-драчонка Габито.И там в Барранкилье — не меньше чем полнаселения —все наперебой представлялись как родичи гения,и вместе с текилой лились их безудержные воспоминания,но маркесомания все же была веселей, чем занудная марксомания.Какой удивительный это народ — барранкильцы,волшебника слова родильцы, поильцы, кормильцы.И как достижения местные супервершинныерешили они показать мне бои петушиные!И в селение Бокильяты пришла, моя богиня.Кто хозяева? Шпана исброд воров, достойных рей.Петухов они шпыняют,чтоб клевались поострей.Зрители и самидергают носами,будто стали клонами,будто бы подклевывают.И красотки с веерамив бешеном озвереваньираздувают ноздреньки —тянет их на остренькое!Не только поэтов из-за стихов,не только женщин из-за духови бабников из-за хвастливых грехов,не только политиков самых верхови миллионеров из-за вороховбумажек по имени деньги,захватанных, словно девки, —люди стравливают и петухов!Петухи такие красивые —это вам не мерины сивые!Это, им подражая, древние грекивоздвигали на шлемах железные гребни.Мне казалось всегда, что вот-вот зазвенят петушиные шпоры,как звенели в Булонском лесу на ботфортах у вас, мушкетеры.Что с тобой сегодня? — шок,Петя-Петя, петушок,золотой гребешок,шелкова бородушка,масляна головушка.Ты с малюткой братцем росв личненьком яичикеи не видел ты угрозпосле в его личике.Для того ли родились,для того ли вылупились,чтобы после подрались,обозлели, вылюбились?Где же братский поцелуй?Обнимитесь крыльями.«Клюй! Клюй! Клюй! Клюй!» —призывают рыльями.Так вот стравливала насхищными голосьямисвора, ставившая набрата мне — Иосифа[5].Кто подсказчик лживый, кто?Но по Божьей милостия еще надеюсь, чтов небесах помиримся.Все исчезнут войны вмиг,жизнь другой окажется,если в нас умрут самихлживые подсказчики.И не вспомнить нам теперь ли,как друг друга не терпелиБунин с Мережковским,Есенин с Маяковским.Разве мал им космос?!Не за чей-то поцелуй —славу, чек от Нобеляпод базарное «Клюй! Клюй!»скольких поугробили.Столько войн и революцийнас, как в ступе, потолкли,ну а люди все клюются,на подначки поддаютсяи врагами остаются,будто дурни-петухи,стравливаемыеи не выздоравливаемые.Демократий всех машины,приглядишься, — петушины,и политиков наскокидруг на друга так жестоки,и привычно им, как плюнуть,компроматом насмерть клюнуть.И куда ни убежим,везде диктаторский режимпоказушного мужчинства,распушинства, петушинства.Приспустите гребешки,пети-пети, петушки…В Барранкилье ночь тиха.Дора, в крови выкупанного,раненого петухаза сережки выкупила.вернуться5
Поэт Иосиф Бродский, которого обвинили в тунеядстве и сослали на исправительные работы в колхоз, был освобожден из ссылки вскоре после моего письма в Политбюро. Это письмо вместе с аналогичным письмом итальянского художника, председателя Общества итало-советской дружбы Ренато Гуттузо, было отправлено из Италии, где я выступал с чтением стихов, по срочной диппочте послом СССР С. П. Козыревым. Любопытно, что биографы Бродского об этом никогда не упоминали. К моему глубокому сожалению, некоторые его фанатичные поклонники сплетнями и интригами начали ссорить нас. И мы даже перестали здороваться, после того как он воспротивился моему избранию в Американскую академию искусств и литературы. Его аргументом было то, что Евтушенко не представляет русской поэзии. Ему вежливо ответили, что ни один поэт в отдельности не может представлять всю национальную поэзию, и я был принят в Академию, а Иосиф покинул ее. Сергей Довлатов рассказывает, как он навестил Иосифа, лежавшего в больнице под капельницей, и от растерянности попытался его подбодрить: «Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов!» – «Если он против, я – за», – еле слышно ответил Бродский. Невеселая история, показывающая, как далеко заходят писательские междоусобицы. Тем не менее незадолго до смерти Бродский согласился участвовать в моей антологии «Строфы века» и сам отобрал для нее свои стихи. И в новой антологии, над которой я работаю, он будет достойно представлен.