Время-не-ждет

Никогда не забыть ему последнего вечера, проведенного с ней. Тогда он ни о чем не подозревал, но теперь, оглядываясь назад, он с горечью, до мельчайших подробностей припоминал эту последнюю встречу в канун ее трагической смерти. Теперь все стало ему ясно — ее спокойствие, какая-то умиротворенная отрешенность, словно все житейские тревоги рассеялись, отошли от нее, почти материнская ласка ее слов и движений. Он вспоминал, как она смотрела на него, как смеялась, когда он рассказывал анекдот про Мики Долана, по ошибке застолбившего участок в лощине Скукум. Она смеялась весело, но сдержанно, не хохотала громко и заразительно, как когда-то. Не то чтобы она была грустна или расстроена. Напротив, она казалась такой довольной, безмятежной! Она обманула его, и он, дурак, ничего не заметил. Он даже решил, что она разлюбила его, радовался этому и уже предвкушал, какая между ними будет хорошая, крепкая дружба, когда эта злосчастная любовь наконец перестанет мешать им.

Но вот он с шапкой в руках, уже открывая дверь, попрощался с ней; и тут она вдруг наклонилась и поцеловала ему руку. Это очень удивило его; но тогда он только смутился, а теперь с ужасом вспоминал этот поцелуй, и ему казалось, что он все еще чувствует на руке прикосновение ее губ. Она прощалась с ним, прощалась навеки, а он ничего не понял. И в минуту прощания и весь вечер, с хорошо знакомым ему хладнокровием и решимостью, она глядела в лицо смерти. Если бы он только знал! Пусть любовная горячка пощадила его — он все равно женился бы на ней, мелькни у него хоть смутная догадка о том, что она задумала. Но и это не помогло бы: она была горда и никогда не вышла бы за него, зная, что он женится на ней из жалости. Ее ничто уже не могло спасти. Грозный недуг сразил ее, и с самого начала она была обречена на гибель.

Правда, она не погибла бы, если бы и он, как все, заболел, но он не заболел этим недугом. И если бы даже это случилось, он, вероятно, полюбил бы Фреду или какую-нибудь другую женщину. Вот, к примеру, Дартуорти, человек с образованием, который владел богатым участком на ручье Бонанза повыше Находки. Все знали, что Берта, дочь старика Дулитла, по уши влюблена в него. Но он, схватив любовную горячку, полюбил не ее, а жену полковника Уолстона, горного инженера на руднике Гугенхаммера. И чем же это кончилось? Тремя случаями тяжелого умопомешательства: Дартуорти продал свою разработку за одну десятую цены; несчастная женщина пожертвовала своим добрым именем и положением в обществе и пустилась с ним в лодке вниз по Юкону; а полковник Уолстон в исступлении, горя жаждой мести, погнался за ними в другой лодке. И так они промчались по мутным водам Юкона, мимо Сороковой Мили и Серкла, навстречу своей гибели — где-то там, в безлюдной пустыне. Такова любовь. Она разрушает жизнь мужчин и женщин, обрекает их на бедствия и смерть, опрокидывает все, что разумно и человечно, толкает порядочных женщин на измену или самоубийство, а из мужчин, известных своим благородством и честностью, делает убийц и негодяев.

Впервые в своей жизни Харниш потерял самообладание. Он был охвачен страхом и не скрывал этого. Женщины — страшные создания, опасные носители болезнетворных микробов. А сами они отважны до дерзости, они не знают страха. Их отнюдь не испугала судьба Мадонны. Они по-прежнему раскрывают ему объятия.

Молодой, красивый, атлетического сложения и ровного, веселого нрава, Харниш и без своего богатства пленял женские сердца. Но когда ко всем этим качествам прибавились огромное состояние и слава романтического героя, все незамужние женщины, с которыми он встречался — да и многие замужние, — стали заглядываться на него. Другого мужчину такое внимание могло бы избаловать, вскружить ему голову; но на Харниша это оказывало только одно действие: страх его все возрастал. В конце концов он почти перестал бывать в домах, где мог застать женское общество, и посещал преимущественно пансионы для холостяков и салун Лосиный Рог, не имевший помещения для танцев.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Шесть тысяч золотоискателей собралось в Доусоне зимой 1897 года, разработка окрестных ручьев шла полным ходом; было известно, что за перевалами еще сто тысяч человек дожидаются весны, чтобы двинуться на Клондайк. Как-то в ненастный зимний день Харниш обозревал местность с высокой террасы между Французской горой и горой Скукум. Под ним лежал самый богатый прииск ручья Эльдорадо; ручей Бонанза был ясно виден на много миль вверх и вниз по течению. Куда ни глянь — повсюду картина безжалостного разрушения. В горах, до самых вершин, лес был начисто вырублен, на обнаженных склонах зияли трещины и выемки, их не скрывал даже плотный снеговой покров. Вокруг чернели хижины старателей, но людей не было видно. Над долинами рек висела завеса дыма, превращая и без того серенький день в тоскливые сумерки. Столбы дыма поднимались над тысячью ям в снегу; а на дне этих ям люди ползали среди промерзшего песка и гравия, копали, скребли, разводили огонь, прогревая почву. То там, то сям, где только еще пробивали новый шурф, вырывалось багровое пламя. Люди вылезали из ям или исчезали в них, либо, стоя на грубо сколоченных помостах, при помощи ворота выбрасывали оттаявший гравий на поверхность, где он немедленно опять замерзал. Повсюду виднелись следы весенних промывок — груды желобов, шлюзов, огромных водяных колес, брошенное снаряжение целой армии, охваченной золотой горячкой.

— Роют где попало и как попало. Куда ж это годится? — вслух проговорил Харниш.

Он посмотрел на оголенные склоны и понял, какой ущерб нанесен лесным богатствам. Окинул взором местность и увидел чудовищную неразбериху случайных лихорадочных разработок. Подивился несоразмерности вложенного труда с плодами его… Каждый работал для себя, и вот следствие — полный хаос. На этих богатейших приисках добыча золота на два доллара стоила один доллар, и на каждый доллар, добытый в судорожной спешке, неизбежно приходился один доллар, оставленный в земле. Еще год, и большинство участков будет выработано, а добыча в лучшем случае окажется равной по ценности недобытому золоту.

Нужна организация, решил он; и его воображение тотчас нарисовало ему заманчивую картину. Он уже видел весь бассейн Эльдорадо, от истоков до устья, от одного горного кряжа до другого, под управлением единой твердой руки. Прогревание породы при помощи пара еще не применяли здесь, но, конечно, будут применять; однако ведь и это только полумера. Понастоящему надо бы обработать берега и края русла гидравлическим способом, а потом по дну ручья пустить драги, как это, судя по рассказам, делается в Калифорнии.

Вот где заложены новые невиданные шансы на успех! Он часто думал о том, для какой именно цели Гугенхаммеры и крупные английские концерны посылают сюда своих высокооплачиваемых специалистов. Теперь он понял, каковы их намерения. Поэтому-то они и предлагали ему купить его выработанные участки и отвалы. Им не страшно, что старатели выгребут немного золота с своих мелких участков, — в отходах его остается на миллионы долларов.

И, глядя с высоты на эту мрачную картину тяжелого, почти бесплодного труда, Харниш обдумывал план новой игры, такой игры, в которой и Гугенхаммерам и остальным золотопромышленникам нельзя будет не считаться с ним. Но как ни радовала его эта новая затея, он чувствовал себя усталым. Долгие годы, проведенные в Арктике, утомили его, и ему хотелось новых впечатлений, хотелось своими глазами увидеть большой мир, о котором он столько слышал, но не знал ровно ничего. Там можно развернуться, там есть простор для азарта. Почему же ему, миллионеру, не сесть за карточный стол и не принять участия в игре? Так случилось, что в тот день у горы Скукум Харниш решил разыграть свою последнюю, самую счастливую карту на Клондайке и отправиться в большой мир по ту сторону перевалов.

Однако на это потребовалось время. Он пустил доверенных лиц по следам горных инженеров, и на тех ручьях, где они скупали участки, он тоже покупал. Где бы они ни облюбовали выработанное русло, они повсюду натыкались на Харниша, владельца нескольких смежных или умело разбросанных участков, которые сводили на нет все их планы.