Маяк мертвых

— Врешь ты все.

— Ну и поезжай на свое болото. Пропадешь — плакать никто не будет!

И еще камешек наподдал. Тот резво запрыгал по асфальту, чиркнул по ободу колеса.

Это стало последней каплей. Алена дернула велосипед, выравнивая, а он все заваливался и заваливался, заставляя некрасиво балансировать на одной ноге. Алена прокляла все на свете и уже готова была бросить этот чертов драндулет, который оказался заодно с этим чертовым вурдалаком. Но в последний момент велосипед выровнялся, уверенно брякнул звонком. И тут Алена опять чуть не навернулась, потому что велосипед поехал, а она все смотрела на вурдалака. И взгляд у него был нехороший. Глаза его как будто потемнели, да и сам он весь стал немного другим. Алена вдруг представила, что этот взгляд будет последним, что она вспомнит перед смертью, и чуть снова не упала. При чем здесь смерть?

Алена сильнее надавила на педали. Ветер ударил в лицо, разглаживая морщины на лице.

Плевать, плевать, на все плевать! Надоел! Смертельно! Если что-то и произойдет, виноват будет вурдалак.

Движение прогнало лишние мысли. Внимание к дороге не давало отвлекаться. О чем ей там говорили? Ничего не помнит. Надо только объехать эту трещинку, не попасть в ямину, спрыгнуть с бордюра.

Машины сновали туда-сюда, от постоянного сквозняка надувалась юбка, оголяя колени. Гигантский грузовик своей махиной спихнул с дороги на обочину. Колесо вильнуло.

Алена подняла глаза и чуть не вскрикнула. Темная громада каменных стен выступила из-за кустов, посмотрела с укоризной. Казалось, что дом не стоит на месте, а двигается. Что вот-вот под тяжелой стопой затрещат кусты, и дом попрет на непрошеного гостя, перемелет его, выплюнет и потопает дальше.

Пронеслась по дороге вереница машин, возвращая чувство реальности. Никуда дом не шел, стоял на месте. Это облака бежали, да кусты с каждой минутой наливались темнотой. Чтобы окончательно избавиться от наваждения, Алена пошла через зеленые ограждения, намеренно громко треща ими.

Если какая-то Марта и живет здесь, то она действительно чокнутая. В этом доме жить невозможно. Конечно, если ты не прикидываешься летучей мышью. Многовато их здесь что-то.

Алена почти победила кусты, когда на нее налетела огромная серая тень. Она спикировала с дерева и умчалась за развалины.

Сердце заколотилось, рождая невольное желание бежать. Бежать как можно быстрее. Бежать, чтобы встретиться с вурдалаком и послушать его мерзкий хохот.

Когда-то эта мыза принадлежала богатым людям. До сих пор лужайка сохранила аккуратный вид, сквозь камешки дорожки почти не пробивалась трава. Даже кусты вокруг палисадника еще хранили былую подстриженность.

Предположим, что в доме кто-то живет. Но где? С фасада дом выглядит заброшенным. А если обойти по дорожке и заглянуть сзади?

Четыре ступеньки крыльца, трапецией выступает вперед эркер входа. Кирпич еще сохранил красную краску, белые наличники подернулись серой гнилью. Дом горел много-много лет назад — почерневший камень успел вымыться дождями и снегом. В голое окно виден деревянный проломанный пол, горки кирпича. Осколки в траве.

Осколки… Почему-то представилось, как тонкая белая рука касается этих осколков, как на них остаются следы крови. Глубокий порез. Красная струйка бежит по пальцу, в ладонь, по запястью.

Шаркнула под ногой галька.

Алена остановилась, посмотрела на свои руки. Что за бред? Она не резала руки о стекло!

Ладошки вспотели. Зачем она сюда пришла? Кто-то словно под локоть толкнул — иди, смотри. А что смотреть? Старый горелый дом. Кто тут может жить?

Но для очистки совести стоило обойти мызу кругом. Чтобы потом никакие вурдалаки не могли над ней смеяться. Может, удастся внутрь войти, залезть в четырехугольную башенку?

Ну вот, пожалуйста! Ничего здесь нет. Ничего и никого. Пристройка, правда, каменная есть, полукруглая. Окна забраны досками. За пристройкой открытая галерея с аркадой — несколько арок, опирающихся на колонны, за ней башенка, в верхних окнах еще сохранились стекла. Вроде и правда никого. Дверь в пристройку перекосилась. На гнилых перильцах висит тряпка. С нее капает вода.

Капает вода.

Капелька. Еще.

Откуда здесь вода?

Ветер есть, а дождя не было. Только ветер. И облака. Густые. Тревожные. А дождя нет. Значит, тряпку кто-то намочил. Кто-то здесь только что был.

Алена успела отпрыгнуть. Тот, кто хотел ее схватить, промахнулся. Тощая женщина в сером плаще. У нее были светлые, сильно спутанные волосы. Очень бледное, до бескровности лицо, тонкие синие губы и огромные темные распахнутые глаза. Вокруг глаз густая сеть морщинок, темные мешки под ними. Марта тяжело дышала, глядя на свои изрезанные стеклом руки. Она с трудом выдавила из себя несколько хриплых фраз.

— Я уже ухожу, — пролепетала Алена, в ужасе глядя на перекошенное страданием лицо.

В руках Марта сжимала серую тряпку, пытаясь сама у себя ее перетянуть. То одна рука, то другая побеждала. Тряпка трещала.

— Память. Память, — по-русски пролаяла Марта, резко дергая головой.

Она шла вперед, мучительно переставляя ноги — по двадцать килограмм на каждой, не меньше. Трещала разрываемая тряпка. Но вот Марта остановилась и быстро-быстро заговорила по-эстонски, проводя перед собой рукой, будто гладила кого-то по головке. Лицо ее исказилось ужасной гримасой.

Алена попятилась, тут же запуталась в каких-то ветках. Они немилосердно затрещали. Марта с удивлением повернулась на звук.

— Не надо! — беспомощно подняла руку Алена.

Эта сумасшедшая сейчас кинется, сейчас начнет бить.

— Нельзя! Так нельзя! — тоненько всхлипнула Марта. — Это не забыть!

Она согнулась, закрывая лицо, и забормотала, забормотала свою бесконечную неразборчивую присказку. Алена оглянулась. Никто рядом не стоял, не держал. Что же она медлит?

Марта выпрямилась. В ее словах появилась ярость. С губ летели брызги слюны. Алена замотала головой. Что бы ни говорила эта сумасшедшая, Алена все равно ничего не понимает, ни с кем не соглашается.

Секунду Марта смотрела жалостливо, словно просила о чем, что-то хотела сказать. Но тут ее глаза налились темнотой, скулы напряглись, дрогнули крылышки тонкого носа. Бросив короткую фразу, Марта прыгнула к крыльцу, подхватила бак с водой — без сомнения тяжелый, на руках и шее напряглись жилы, выступили вены — и опрокинула его содержимое себе на голову. С потоками воды из бака вывалилась какая-то трава. Она застряла в волосах, повисла на ухе, прилипла кривой дорожкой ко лбу.

Бак с грохотом полетел в сторону. Алена успела испуганно втянуть голову в плечи. Скрипнуло под мокрыми ногами крыльцо, дверь закрылась.

Ничего себе представленьице… Алена сглотнула, осторожно втянула в себя воздух, проверяя, жива ли она еще.

В ноги стрельнула запоздалая тяжесть, колени дрогнули. Сердце заколотилось часто-часто и стихло, словно испугалось, что его могут услышать.

Надо было бежать отсюда — ноги не слушались, колени все норовили согнуться в другую сторону. Руки дрожали, и никак не удавалось подцепить кончики воротника кофты, чтобы по привычке одернуть его.

Вот ведь, а? Вот ведь…

Она стала медленно отступать, не совсем понимая, куда идет и зачем. Как будто со скрипом повернулась голова. Словно кто подсказал: смотри!

Марта медленно шла по первому этажу мызы. Задумчиво останавливалась, поднимала то камешек, то дощечку и, тут же забыв о поднятом, роняла. Шлеп… падали либо камешек, либо дощечка.

Шлеп… Как в воду. Как в болото. Как в омут. И ни следа, ни памяти.

Прыжок был стремителен. Алена неслась вдоль дома, боясь, что за ней начнется погоня, что ее настигнут, что заставят снова и снова смотреть, как медленно поднимается тонкая рука, как падает из безвольных пальцев камешек. Или дощечка. В болото. Чтобы никакой памяти.

Продралась сквозь кусты. На секунду испугалась, что велосипед пропал. Что она обречена остаться здесь.

Нет! Вот он. Красненький. В корзину сзади опустилась ветка.