Страница 156 из 157
— С радостью бы, с восторгом… Да не гожусь я, ваше сиятельство.
— Не годишься!.. Как? Чем, помилуй Бога?
— Нездоров я, — с тяжелым вздохом ответил Серебряков.
— Болен, чем? Ишь, неженка!.. Солдат не должен хворать… Стройся! Во фронт! Раз, два! На приступ! — остановившись, крикнул герой Суворов, жестикулируя.
Народ, проходивший по той улице, остановился и окружил Суворова и Серебрякова; некоторые узнали героя и выказывали ему своё почтение, другие же помирали со смеху, смотря на тщедушную фигуру Суворова, кричавшего и размахивавшего руками.
Для их большого удовольствия гениальный полководец закричал по-петушиному и запрыгал.
Кто не знал Суворова, принял его за подгулявшего служивого.
— Ну, и служивый, вот уважил, не отличишь — человек кричит или петух.
— Хмель в голове, вот и потешается.
— Не похож, кажись, на хмельного.
— Неужели трезвый станет кричать!
— Известно, пьяненький, вот и блажит.
Так говорили в народе, который окружил героя Суворова.
Этот говор дошел и до слуха Серебрякова; он возмутился и сказал толпе:
— Опомнитесь, что вы говорите… Разве вы не знаете, кто это?
— И то, господин офицер, не знаем.
— Это граф Александр Васильевич Суворов…
При названии этого дорогого имени головы обнажились, и народ низкими поклонами приветствовал гениального полководца, военная слава которого и в то время гремела не только в нашем отечестве, но и в других странах.
Народное приветствие тронуло старого полководца.
— Спасибо, спасибо, помилуй Бог! Не заслужил сего вашего уважения… Спасибо!
— Как не заслужил, батюшка, ваше сиятельство, ты не раз за нас свою кровь проливал.
— Спаси тебя Бог…
— Дай тебе Бог многие лета.
— Мы за тебя Бога молим…
— Пошли тебе Бог крепость и силу на врага-супостата.
— Большое, до земли спасибо, православные, солдатская любовь и ваше воодушевление и подкрепляли меня во время брани… Служил я матушке-царице и вам, землячки мои любезные, служить буду до гробовой доски верой и правдой, по-солдатски, помилуй Бог!
Скоро к славе Суворова присоединилась еще большая… это взятие неприступной крепости Измаила.
Рапорт о взятии Измаила Суворов послал к князю Потемкину, главнокомандующему нашей армией при Дунае, такого лаконического содержания: «Российские знамена на стенах Измаила».
Трофеями славного подвига русских воинов под Измаилом было: 200 орудий, 300 знамен, 10 000 пленных турок; множество разного товара и военного запаса.
Под Измаилом было убито более 15 000 турок, а наших воинов убитых и раненых было около 10 000 человек.
Князь Потемкин пожелал видеть славного победителя Измаила и приказал устроить ему пышную встречу.
Потемкин в то время находился в Яссах. Свидание двух полководцев произошло в конце декабря 1790 года.
По словам очевидца, въезд в Яссы героя Суворова был такой:
«Его ждали с приличной его званию и летам рессорной каретой, а он прибыл на паре фурлетских, и притом ночью, в рогожной якобы поповской долгуше. Упряжь была в шорах, но веревочная. На запятках сидел в польском жупане престарелый инвалид, на козлах — кучер в широкополой молдаванской шляпе и в овчинном до пят балахоне».
На лестнице своего дворца встретил светлейший князь Потемкин победителя Измаила.
Обнимая и целуя Суворова, Потемкин проговорил такие слова:
— Скажите, граф Александр Васильевич, чем мне наградить вас?
— Я не купец, ваша светлость, и приехал не торговаться с вами, помилуй Бог! — вспыхнув от волнения и досады, ответил старый вождь и резко добавил:
— Кроме Бога и матушки-царицы, наградить меня никто не может…
Потемкин изменился в лице и в гневе на резкие и справедливые слова Суворова закусил себе губу.
С того раза Потемкин смотрел на Суворова как на своего недруга.
Серебряков, вернувшись в Крым в свой домик, стал по-прежнему гулять по морскому берегу и работать в своем саду, разводя в нем виноград.
Серебряков стал мало-помалу поправляться от болезни… Благодатный климат Крыма, тщательный уход любящей жены, а также строгое исполнение предписаний врача — все это благотворно подействовало на его болезнь; хоть совсем он и не выздоровел, но чувствовал себя настолько крепким и здоровым, что стал думать о своей службе.
«Довольно нежничать; хорошего мало быть лежебокой; пора и за службу приниматься. Даром жалованье получать не честно. Теперь здоровье мое поправилось; надо собираться в полк», — так думал Серебряков и стал не спеша готовиться к отъезду на службу.
XLIV
«Великолепного князя Тавриды» не стало, он умер среди степей Молдавии 5-го октября 1791 года. Его везли больным из Ясс в Россию, на дороге и застала смерть светлейшего князя Григория Александровича Потемкина. Карета с умирающим князем ехала медленно, он стонал и метался от удушья.
Густой туман закрывал обширные степи; кругом было полное безмолвие. Сопровождавшая Потемкина свита и доктора безмолвствовали из опасения потревожить умирающего.
— Остановитесь, я задыхаюсь, — слабым голосом проговорил умирающий князь. — Минуты моей жизни сочтены… Дайте мне умереть на воле…
На поле, близ проезжей дороги, под деревом, одиноко стоявшим, постелили ковер, а на него белый плащ и положили Григория Александровича.
Среди безмолвия степей умирал великий человек; сопровождавшие его доктора предложили ему успокоительного. Князь отказался от лекарства. Угасающий взор его устремлен был на небо, побелевшие губы шептали предсмертную молитву.
— Дайте мне образ Спасителя…
Племянница князя Потемкина, графиня Браницкая, едва сдерживая рыдание, поднесла к умирающему св. икону Спасителя; с этой иконой князь никогда не расставался; он хотел перекреститься, но рука ему не повиновалась…
— Боже, в руце Твои предаю дух мой.
Умирающий приложился к образу и стал дышать реже, реже…
Прошло несколько минут, и все было кончено.
Благоговейная тишина полей прерывалась рыданием.
После молитвы все, преклоняя колена, целовали похолодевшую руку умершего князя и орошали ее своими горячими слезами.
Потом положили его безжизненное тело в карету и повезли обратно в Яссы[19].
А по прошествии с небольшим пяти лет со смерти кн. Потемкина, то есть в 1796 г., 5-го ноября по всему Петербургу разнеслось печальное известие, что и императрицу Екатерину Алексеевну постиг великий недуг.
Это известие произвело сильный переполох и застало многих екатеринбургских вельмож врасплох; бросились в Зимний дворец, где умирала великая монархиня, возвеличившая Россию.
В роковой день, 5-го ноября, государыня проснулась, по обыкновению, в 6 часов утра и выпила две чашки крепкого кофе, который сама приготовила.
— Как изволила почивать, матушка-государыня? — спросила у императрицы ее приближенная камер-юнгфера Марья Савишна Перекусихина.
— Ах, Марья Савишна, я так хорошо спала, так хорошо; давно не имела такого приятного и покойного сна, — ответила императрица своей любимице.
— И вид у тебя, царица-матушка, такой свежий да бодрый.
— Смотри, не сглазь, Марья Савишна, — улыбнулась императрица.
В десятом часу в кабинет государыни вошел ее камердинер Зотов и доложил о приходе генерала Терского с делами.
— Пусть немного подождет, — проговорила императрица и пошла в небольшую комнатку, находившуюся рядом с ее опочивальней.
Прошло несколько минут, императрица все не возвращалась в свой кабинет.
Прошло еще несколько времени, государыни все не было; стали беспокоиться, особенно же Зотов.
Наконец Зотову удалось убедить Марью Савишну, и она решилась заглянуть в комнатку, отворив немного дверь.
Дверь не отворялась, как будто ее что задерживало; после некоторого усилия дверь наконец отворилась.
Зотов и Перекусихина с ужасом увидали императрицу, распростертую на стуле, причем ее ноги упирались в дверь.
19
Граф Самойлов, составитель жизнеописания кн. Потемкина.