Золотой век

— Что же это, Господи!.. Этого еще недоставало, чтобы меня заживо похоронили, — закрывая лицо руками, со слезами проговорил злополучный Сергей Серебряков.

— Ох, не правдой, а кривдой живут люди на белом свете… А ты все же, мой нареченный зятюшка, не горюй… Придет время, и правда-матка осилит кривду-лиходейку… — утешая Серебрякова, проговорил Данило.

— А когда это будет?

— Долго ли, скоро ли, а все же будет…

— Я, я сам поеду в Питер; я докажу им, что я жив… что они напрасно меня причисляют к мертвецам… я буду просить царицу… Она милостива и правдива и прикажет наказать моих недругов, — горячо проговорил Серебряков, возмущенный до глубины души поступком своих врагов; впрочем, у него был один только враг, но зато сильный, могущественный временщик.

— Ох, Сергей Дмитрич, напрасна твоя горячка. До царицы тебя не допустят, но отправят тебя туда, откуда нет возврата, и враги твои сильны, тебе их не осилить.

— Что же делать, что делать? — почти с отчаянием воскликнул Серебряков.

— На время смириться надо, покориться.

— У меня было имя, было звание, а теперь и этого меня лишили. Меня лишали свободы, но оставляли имя, так этого моим врагам мало показалось… они, проклятые, превратили меня в ничто… Ведь это ужасно, ужасно…

Бедняга Серебряков предавался чуть ли не отчаянию, а старик Данило сидел молча и не утешал своего нареченного зятя.

«Пусть поплачет, может, горе свое слезами выплачет», — думал Данило.

Этот разговор Серебрякова с Данилой происходил без Ольги и Марьи Ивановны, обе они заняты были по хозяйству — обед готовили.

И мать, и дочь радовались тому, что свадьба затевается, и еще радовались тому, что Данило благополучно домой вернулся.

Печальный разговор, происшедший между Серебряковым и стариком Данилой, не дошел еще до их слуха.

XXVIII

В домике старика Данилы шли спешные приготовления к свадьбе; суеты и хлопот было много. Данило выдавал свою дочь, красавицу Ольгу, за Сергея Серебрякова.

Священник документов у жениха не спрашивал, да их у него и не было; в то время легко можно было обойтись и без документов при венчании.

Вот настал день свадьбы.

В этот день Серебряков был мрачен и задумчив: да и как было ему не задуматься. Он сам теперь не знал, кто он, что он за человек? У него не было имени, не было звания; гвардейский офицер Сергей Дмитриевич Серебряков не существует более в живых. И благодаря злым людям и кривде-ли-ходейке бедняга Серебряков очутился теперь и без имени, и без звания.

Напрасно утешала его любящая невеста; Серебряков был печален.

— Не утешай меня, Ольга, я самый несчастный человек на свете, — говорил он. — Последний работник, мужик, нищий и тот имеет имя и звание, а я? Я всего, всего лишен.

— Полно, милый, тебе вернут и твое имя, и твое звание…

— Нет, Ольга, нет… Мои недруги меня давно схоронили, они не захотят, чтобы я снова воскрес, — с горькой улыбкой проговорил Серебряков. — Я не знаю, Ольга, как ты решилась быть моею женой, ведь я отпетый и погребенный, — добавил он.

— Успокойся, Сергей, ты слишком озлоблен.

— А кто меня довел до этого, кто?

— Знаю, милый, люди… Но не все же люди злы… есть и добрые, хорошие…

— Все злы, все… Зло на земле свило себе гнездо… Впрочем, оставим про это, Ольга… Пусть этот день будет у нас одной радостью… Долой печаль!

— Вот и давно бы так, мой милый, а то и в самый день нашей свадьбы ты хотел остаться таким суровым и озлобленным. Я постараюсь, Сергей, своею любовью прогнать твое озлобление и суровость… Постараюсь, чтобы Божий мир опять стал для тебя прекрасным.

— Ольга, милая Ольга, я не стою твоей любви.

— Не смей так говорить, Сергей, не смей.

И красавица Ольга своей маленькой ручкой зажимает рот своему жениху.

Сергей Серебряков и Ольга свою свадьбу отпраздновали в тесном семейном кругу. Данило, кроме близких друзей, никого не приглашал на свадьбу; пиршества никакого не было.

Немногие приглашенные гости посидели час-другой, поздравили молодых, выпили «изрядно», закусили и разошлись по домам. Серебряков не стал жить после свадьбы в доме своего тестя, он снял себе небольшой домик в окрестностях Киева и стал там жить с молодой женой. Жить с тестем Серебряков посчитал небезопасным для себя: недруги скорее могли его разыскать в доме Данилы.

Мы уже знаем, что Данило в бытность свою в Петербурге сказал, что Сергей Серебряков живет в его доме, в Киеве; сказал он это петербургскому обер-полицеймейсте-ру Рылееву.

Хоть и раскаялся потом Данило, зачем сказал про Серебрякова, но слово сказанное — не воробей, его не поймаешь. Поэтому-то Серебряков и оставил дом своего тестя и поселился отдельно.

Серебряков был нравственно убит, и если бы не Ольга, которая умела разгонять своею любовью его мрачное настроение, он, может быть, в сильном отчаянии прикончил бы свои дни, рассчитался с жизнью, которая принесла ему столько несчастья и горя.

Нечего говорить о той горячей любви, которую питал Серебряков к своей молодой жене; прежняя его любовь к княжне Полянской была совсем забыта.

Прошел год, другой после свадьбы. Серебряков свыкся со своим положением и, живя в совершенном уединении с милой, любящей женой, стал забывать свое минувшее горе, свое несчастье. Серебряков и Ольга жили только друг для друга, другой жизни для них не существовало.

Жили они скромно, тихо, не заводили ни с кем знакомства, к себе никого не принимали и сами выходили из своего домика очень редко, и то только к старику Даниле.

Ольга по-прежнему продолжала любить своего отца с матерью и часто с ними виделась у них в доме и у себя.

Данило и его жена чуть не каждый день навещали свою милую дочку. Данило был человек не бедный, он купил зятю и дочери тот красивенький и уютный домик, который они снимали; к домику примыкал большой тенистый сад; в нем в летнюю пору Серебряков и его жена работали от ранней зари до позднего вечера: сажали цветы, рыли гряды для огорода, сажали разные овощи; ходили за плодовыми деревьями, которых в их саду было множество.

Прислужников у них было только двое — дворовый сторож и старуха.

По хозяйству Ольга везде была сама.

Серебряков жил в Киеве под именем Сергея Золотова, — такой паспорт смастерил ему один приказный, выгнанный со службы за пьянство.

Соседи недолюбливали Серебрякова и его жену за их замкнутую жизнь, за их нелюдимость; порываясь познакомиться с Серебряковым и с его женою, они получали сильный отпор.

— А тут что-нибудь неспроста… Оба молодые, оба красивые, недавно только повенчаны, а живут ровно отшельники какие. Ни сами в гости не ходят, ни к себе гостей не зовут, и к тому же ни с кем знакомиться не хотят, — говорили соседи про Серебрякова и про его жену-красавицу.

Редкая красота Ольги смущала не только молодежь, но даже и стариков.

Невдалеке от скромного домика Серебрякова находились большие роскошные палаты польского магната Казимира Вальковского, ясновельможного пана.

Казимир Вальковский, несмотря на свои шестьдесят лет, смотрелся еще молодец-молодцом, статный, рослый, плечистый. В его длинных усах, а также и в черных волосах на голове только кое-где серебрился волос; и глаза у пана Вальковского, черные, глубокие, далеко были не стариковские; эти глаза, устремленные на какую-нибудь красавицу, заставляли ее невольно краснеть и смущаться.

Пан Казимир был вдов и бездетен, жил в своих роскошных палатах почти один; впрочем, с ним жило немало «прихлебателей», то есть польских шляхтичей, на панских хлебах.

Некоторых своих нахлебников пан Казимир плохо знал и видал только в торжественные праздники, когда все живущие в панских хоромах должны были поздравлять пана с праздником и вместе с ним за одним столом обедать. А в обыкновенные дни обедали панские нахлебники в его столовой, а самому пану Казимиру подавали обед всегда в кабинет.

Кроме нахлебников, у пана Вальковского было дворовых холопов человек сто да охотников человек с полсотни.