Страница 131 из 157
Она на время заглушила в сердце ненависть к своему «погубителю» и старалась казаться признательной и отвечать на его ласки.
Турок «растаял» и засыпал Ольгу подарками.
В ночь своего побега она жестоко отомстила своему погубителю, у нее не дрогнула рука всадить ему в грудь кинжал.
И вот она и молодой невольник, бывший гвардейский офицер Сергей Серебряков, спасены — они в родной своей земле…
Вот и чистенький, уютный, утопающий в зелени домик Данилы, Ольгина отца.
XXIV
Старик Данило и его жена в тот день, когда совсем неожиданно вернулась к ним дочь, были как-то особенно спокойны и веселы; они как бы предчувствовали большую радость, хотя утром Марья Ивановна встала с заплаканными глазами и печальная.
— Ты плакала, Марьица? — с участием и любовью посматривая на жену, спросил у ней Данило.
— Да, плакала, — ответила Марья Ивановна.
— О чем?
— О дочке… одни у меня слезы — о ней…
— Зачем плакать, Марьица, зачем себя тревожить?
— Снилась мне Олюшка… вот как живую ее видела, голубушку; будто она вернулась к нам…
— А хорошо бы, Марьица, сон в руку… то-то была бы радость.
— Где ей вернуться… Наверное, нашей дочки и в живых нет.
— Кто знает…
— Если бы была жива, то весточку о себе прислала бы…
— Как ты хочешь, Марьица, а думается мне, что наша дочка жива…
— Думай, пожалуй.
— А ты как за дочку молишься, как за живую или как за умершую? — тихо спросил у жены Данило.
— Молюсь, как о пропавшей… Старец Мисаил меня так молиться научил.
«Молись, говорит, за пропавшую дочь, и Господь ее обрящет». Я и молюсь.
— Вот видишь, Марьица, и старец-инок тоже говорит, что наша дочь жива.
— Точно, отец Мисаил признает нашу Олюшку живой, — согласилась с мужем Марья Ивановна.
— Стало быть, она жива… Ведь ты веришь в святые слова старца?
— Если бы не верила, то не пошла бы к нему спрашивать.
— Старец говорит, что наша Олюшка жива, стало быть, так по его словам и будет.
— Дай-то Бог… А все мне, Данилушка, не думается, что жива наша дочка.
— Опять за свое.
— Ну, и то сказать, буди воля Божия над нами грешными. Что Богу угодно, то и будет.
— Давно бы так, Марьица, ведь слезами да тоской не поможешь горю.
— Так-то так… А все, Данилушка, поплачешь, как будто и легче станет, и на сердце покойнее. Вот поплакала я и с тобою поговорила, мне и полегчало и веселее стало… Право… Кажись, кто-то к нам подъехал. Так и есть, у ворот остановились кони. Кто бы это был? — проговорила Марья Ивановна, посматривая в окно.
— Батюшки, отцы мои, никак это… Да нет, нет — мне показалось.
— Да что, что такое? — быстро спросил у жены Данило.
— Господи!.. Мне… мне показалось, будто дочка наша с каким-то неизвестным человеком по двору прошла.
— Вон что придумала.
— Да как похожа, вылитая Олюшка.
— Она самая и есть… Мама, сердце мое, — раздался в дверях знакомый и дорогой для Данилы и Марьи Ивановны голос.
В горнице появилась их любимка-дочка, которая пропадала целые три года.
— Дочка, Олюшка, — только и могла вымолвить Марья Ивановна; от наплыва неожиданной и необычайной радости она задыхалась; ее материнское сердце замерло, и смертная бледность выступила на лице, но это было ненадолго, — Марья Ивановна скоро овладела собой и принялась душить в своих материнских объятиях воскресшую свою дочь.
— Марьица, да ты совсем задушишь дочку. Пусти, дай и мне ее, голубоньку, обнять и к отцовской груди прижать.
— Сейчас, милый тятя. Обнимай. Нет, вперед я тебя обойму.
И красавица Ольга повисла на шее своего старика отца, который плакал слезами радости.
— Дочка, голубка моя, сердце мое, жизнь моя, откуда ты к нам прилетела?
Ольга от объятий отца переходила в объятия матери.
Радость, горе, слезы, смех — все смешалось вместе.
Сергей Серебряков с безмолвием смотрел на эту потрясающую картину; по его исхудалым и загорелым щекам тоже катились тихие слезы.
Но вот первый порыв беспредельной радости прошел.
Ольга познакомила своего отца и мать с Серебряковым, называя его своим братом, своим спутником, своим другом.
Добрые Данило и Марья Ивановна обнимают Серебрякова, называют его желанным гостем, сажают его в передний угол «на место почетное».
Марья Ивановна начинает расспрашивать Серебрякова, задавая ему вопрос за вопросом.
Усталый, измученный продолжительностью дороги, Серебряков отвечал неохотно.
Это не ускользнуло от наблюдательной Ольги.
— Мамуся, сердце мое, милая… Покорми нас прежде и дай немного отдохнуть, а там мы обо всем тебе расскажем, — целуя крепко Марью Ивановну, с улыбкой проговорила Ольга.
— И то, и то — нашла время, старая, вопросы задавать… Прежде надо бы накормить вас и напоить… Уж прости, дочка, за недогадку, и ты, сударь, Сергей Дмитрич, не взыщи на меня, с большой радости поглупела… Никак в себя прийти не могу. Радость безмерная — от такой радости и умереть не трудно. Я сейчас соберу вам пообедать. Сейчас, сейчас…
Марья Ивановна засуетилась.
Скоро был накрыт стол, который ломился под тяжестью вкусных яств.
Марья Ивановна как будто ждала возвращения дочери, эту гостью желанную, и приказала обед приготовить вкусный и сытный.
Серебряков и Ольга, проголодавшиеся в дороге, принялись за еду с аппетитом. На радостях Данило приказал принести из подвала старое, дорогое вино…
Была выпита круговая чара; налили и по другой.
Крепкое вино развязало языки и еще больше развеселило обедавших.
— Дочка, Олюшка, теперь можно мне у тебя спросить? — с такими словами обратилась Марья Ивановна к Ольге, окончив обед.
— Спрашивай, мамуся, спрашивай… Теперь и я, и он с охотой будем тебе отвечать, — сказала матери молодая девушка, показывая на Сергея Серебрякова.
— И мне можно вопросы задавать? — весело улыбнулся старик Данило, раскрасневшийся от крепкого вина.
— Можно, тятя, можно.
— Молви, дочка милая, откуда ты к нам нежданно-негаданно нагрянула, ровно с того света к нам или с неба свалилась? — с любопытством спросила у дочери Марья Ивановна, с нежной любовью посматривая на нее.
— Я и то, мамуся, с того света, — с улыбкой отвечает Ольга.
— Как? — удивилась Марья Ивановна.
— Да так… Издалека я, мама…
— Откуда, дитятко?
— Из Туретчины…
— Из Туретчины, да как же ты туда попала? — в один голос с удивлением воскликнули Данило и Марья Ивановна.
— Тятя и ты, мама… теперь не спрашивайте меня, где я была и что со мной за это долгое время произошло… После — все, все расскажу вам, а теперь, пожалуйста, не спрашивайте.
— Что, дочка, милая, сердечная, или тяжело и больно вспоминать? — вздохнув, промолвил Данило.
— Да, да… И больно, и тяжело… после расскажу…
— Ну, и не надо, не надо, Олюшка, не будем нынче, милая, горем да слезами отравлять наш большой праздник. Ты с нами, и больше нам ничего не надо…
— Завтра все я вам расскажу; ничего от вас не скрою… все узнаете…
— Хорошо, хорошо…
— А теперь ты, тятя, и ты, мама, скажите, что мой жених, что Тимофей, жив ли он, здоров ли? — тихо спросила Ольга.
Отец и мать ее молчали, понуря свои головы.
— Вы молчите! Видно, Тимофей женился на другой, а может, он умер?
— Тимофей умер, — тихо ответила Марья Ивановна, подавляя в себе тяжелый вздох.
— Умер, умер, — горькие, неудержимые слезы полились из красивых глаз молодой девушки.
— Дочка милая, сердечная, не предавайся отчаянью, слезами не вернешь своего жениха, — проговорил Данило, утешая Ольгу.
— Давно ли умер Тимофей? — несколько успокоившись, спросила у отца Ольга.
— Спустя дня три, как ты пропала, и твоего жениха из Днепра вытащили.
— Стало быть, он утонул.
— Какой-то злодей убил его и тело бросил в реку.
— Кому же помешал Тимофей? Ведь он никому не сделал зла? О, отец, я догадалась, чье это дело! Я знаю, кому Тимофей служил помехой, — после некоторого размышления проговорила Ольга.