Страница 72 из 87
Екатерина II возвела Суворова в достоинство графа Российской империи с именованием его впредь Рымникским и наградила бриллиантовыми знаками ордена Св. Андрея Первозванного и орденом Св. Георгия 1-й степени.
Знаменательным стал для Александра Васильевича и успешный штурм Измаила 11 декабря 1790 г. Штурмовать такую первоклассную крепость, расположенную в нижнем течении Дуная, мог взяться только действительно великий полководец. Это понял командующий армией Потемкин, написавший Суворову: «Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг!..» Что говорить: Александр Васильевич сам признавал, что «на такой штурм, как измаильский, можно пускаться один раз в жизни». Но он решился и победил, показав выдающийся образец ускоренной атаки крепости, согласованных действий сухопутных войск и речной флотилии.В отличие от полевых сражений, где основную роль в победе русских войск над турецкими играло превосходство в тактике, вооружении и боевой подготовке, здесь на первый план выдвинулся моральный дух войск. Суворов хорошо представлял, кому он обязан победой: «Невозможно превознесть довольно похвалою мужество, твердость и храбрость всех чинов и всех войск, в сем деле подвизавшихся».
Взятие Измаила 11 декабря 1790 г.
Исследованиями последних лет доказано, что бытовавшая в литературе версия об остром конфликте, якобы случившемся после взятия крепости между Потемкиным и измаильским триумфатором, не выдерживает критики. Стычки двух полководцев в Яссах, описание которой уже две сотни лет переходит из одного сочинения в другое, просто не было. А вот весной 1791 г. зафиксированы их неоднократные дружеские встречи в Петербурге, в том числе на приемах у императрицы.
Да иначе и быть не могло: «Под начальством Потемкина прошли лучшие годы его (Суворова. – Ю.Р. ) службы. По представлениям Потемкина он получил все высшие ордена России и другие награды. Никто не удостоился от Суворова такой оценки, как Потемкин: “Он честный человек, он добрый человек, он великий человек”. Да, Суворов был честолюбив и ревнив к успехам других. У него был вспыльчивый характер, критический склад ума и острый язык. В запальчивости он не щадил никого. Но лицемером он не был» [150] .
Правда, по мере пребывания Александра Васильевича в Петербурге противники Потемкина, стоявшие за наследником престола князь Н.В. Репнин, князь Н.И. Салтыков, граф И.П. Салтыков, смогли перевербовать его на свою сторону. Только тем, что Суворов редко бывал в столице, будучи полевым, а не придворным генералом, и плохо знал обстоятельства борьбы различных группировок, историк объясняет его временное «помрачение сознания» и нападки на Потемкина. Лишь после вскоре последовавшей неожиданной кончины Григория Александровича (5 октября 1791 г.) Александр Васильевич понял, что тайные и явные враги его старшего товарища и покровителя – это и его собственные недоброжелатели ( см. очерк о Н.И. Салтыкове ).
Не имея теперь возможности опереться на поддержку Потемкина, Суворов с большим трудом смог добиться направления в Польшу для борьбы с повстанческими войсками. В его конфиденциальной переписке то и дело встречаются имена тех, чьи козни не позволяли ему долгое время приступить к активной боевой деятельности. Имена все те же. В первую очередь, это – князь Репнин, давно интриговавший против своего бывшего сослуживца и еще в феврале 1791 г. отговоривший Потемкина от мысли передать Суворову командование армии на юге ( см. очерк о Н.В. Репнине ). Это – и оба Салтыковых.
Поддержку Александру Васильевичу смог оказать фельдмаршал П.А. Румянцев, который, несмотря на возраст, был поставлен во главе войск в южных губерниях. Нестор русской армии, как уважительно называл его Суворов, воспользовался разрешением продвинуть войска на польскую территорию и направил туда подчиненного во главе небольшого корпуса.
В 44 дня Суворову удалось справиться с восстанием. «С Польшей у нас войны нет, – заявлял Александр Васильевич, – я не министр, но военачальник: сокрушаю толпы мятежников». Пиком противоборства с конфедератами стал штурм предместья Варшавы – Праги 24 октября 1794 г. «Бить и гнать врага штыком, – требовал полководец, но, чуждый жестокости к поверженному врагу, добавлял: – Неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать».
На краткое донесение Екатерине: «Ура! Варшава наша!» он получил не уступающий в лаконичности и выразительности ответ: «Ура! Фельдмаршал Суворов!».
Своеобразно отметил полководец получение фельдмаршальского жезла, судя по тем любопытным подробностям, которые приводит историк Д.Н. Бантыш-Каменский. Как же органично сочетались в Суворове серьезность и ироничность! Одетый в повседневный камзол полководец велел в походной церкви расставить стулья по числу генерал-аншефов, которых опередил при производстве в новый чин, и начал прыгать через эти стулья, называя в каждом случае имена обойденных: Н.И. и И.П. Салтыковых, Н.В. Репнина, Ю.В. Долгорукого, И.К. Эльмта и других. Только после столь нелегкого занятия – стульев было девять, а Суворову шел шестьдесят четвертый год – он надел фельдмаршальский мундир, все свои ордена, принял поднесенный ему жезл и велел служить благодарственный молебен.
Что заставляло его, немолодого и много повидавшего человека, шутить и насмешничать часто несообразно возрасту и занимаемому положению? На это как-то ответил сам полководец: «Меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества». Такое поведение, действительно, позволяло Суворову во многом избегать дворцовых интриг и козней своих высокопоставленных недругов и завистников. А их было, как видим, изрядно.
Делом, не красившим великого воителя, советские ученые считали его участие в подавлении крестьянской войны под предводительством Е.И. Пугачева. Между тем сам Суворов рассматривал борьбу со «злодеем-самозванцем Емелькой» (собственное выражение будущего генералиссимуса) как свой гражданский долг. Охранять целостность и спокойствие Отечества – неважно, от внешних или от внутренних опасностей – он полагал первейшей обязанностью.
Вот строки из собственноручно написанной в 1786 г. Суворовым биографии: «Из Царицына взял я себе разного войска конвой на конях и обратился в обширность уральской степи за разбойником… Его уральцы, усмотря сближения наши, от страху его связали и бросились с ним… стремглав в Уральск, куда я в те же сутки прибыл… Немедленно принял я его в мои руки, пошел с ним через уральскую степь назад, при непрестанном во все то время беспокойствии от киргизцев, которые одного ближнего при мне убили и адъютанта ранили, и отдал его генералу графу Петру Ивановичу Панину в Симбирске».
Отличавшийся всегда исключительным милосердием к побежденному и уважением к достойному противнику, Александр Васильевич рядовых бунтовщиков жалел: «В следующее время моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцев и иных без кровопролития сокращены, но паче императорским милосердием». А вот сочувствием к пойманному Пугачеву полководец вовсе не проникся и в награду за его поимку рассчитывал на высший российский орден – Св. Андрея Первозванного. И если тогда не получил его, то не из-за каких-то симпатий к главарю восставших и его делу, а по причине все тех же интриг.
Немало претерпел полководец и от Павла I. Историки располагают сведениями, что, видя критичность, с какой Суворов относился к личности и нововведениям императора, его пытались подтолкнуть к участию в государственном перевороте. «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил», – заявил на это фельдмаршал.