Голубые капитаны

Мягкие шаги проследовали к двери, она снова противно скрипнула.

В блиндаже Корот был не один, слышался бред раненого, разговоры на немецком языке.

— Почему меня свалили к фрыцам под бок? — спросил он белобрысого, читавшего у постели книгу.

— Поймете позже.

— Кто ты?

— Переводчик.

— Русский?

— Украинец. Ваш земляк.

— Якой ты к бису украинец. Подлюга! Ты случайно не родич полицаю Вьюну?

— Лежите спокойно.

Корот отвернулся. Хотелось забыться, но в глазах стояла первая добрая улыбка переводчика. Да, иногда и сволочь может выглядеть внешне приятно. С такими мыслями он забылся.

Разбудил несильный толчок в бок. Блиндаж освещался керосиновой лампой под потолком. Стонали раненые, заливался трелью сверчок. Переводчик сидел на том же месте и прислушивался. «Неужели я балакал во сне?» — Корот повернул голову и увидел, как переводчик приложил палец к губам: молчи!

Через минуту в блиндаж вошел толстый парень с повязкой полицая на рукаве. Переводчик поднялся, снял халат и передал ему. Корот увидел, что его «земляк» одет в форму ефрейтора СС.

Через несколько дней, после очередной перевязки, Корота одели в его же выстиранное обмундирование, накинули на плечи грязно-зеленую шинель и на повозке привезли к большой побеленной хате. У входа стоял часовой — солдат с грубым лицом и в очках.

В комнате с чисто выскобленными полами за дощатым столом сидел маленький человечек. По красному склеротическому носу и тонким белым губам Корот узнал того, кто наклонялся над ним в лазарете. В гражданском костюме он был похож на доброго уставшего старичка. Старичок брал из тарелки тонкие ломтики прокопченного сала и, посасывая их, запивал большими глотками пива из молочной крынки. На столе, справа от старичка, — шахматная доска с расставленными фигурами.

Корота посадили напротив. Старичок поглядывал на планериста, собрав у глаз много лукавых морщинок. Крикнул по-немецки. Из соседней комнаты вышел знакомый переводчик.

— Михаил Тарасович, пивка? — перевел он гортанные слова. — Не хотите? Дело хозяйское. Тогда быка за рога: вы можете быть нам полезны. Если, конечно, пожелаете… Откуда вылетали?

— С востока.

— Сколько вас было.

— Много. И еще я.

— Куда летели?

— На свидание с вами.

— Главная задача?

— Опуститься на землю, не поцарапав пузо.

— А вы разговорчивый.

— Почему не погутарить в приятной компании, да що с пивом на столе.

— Ты что, издеваешься, сопляк? Думаешь, мы не развяжем тебе язык? — закричал переводчик.

— Заткнись! — равнодушно выговорил Корот.

— Браво! Браво! — возликовал по-русски старик. — Ефрейтор Криц, вы есть невежда! Потрудитесь уйти.

— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!

Переводчик исчез.

— Мне нравится ваша бодрость и чувство собственного достоинства. Только сильные характеры могут себе позволить такое дерзкое поведение в довольно щекотливом положении. Немцы ценят смелых людей… Мы предлагаем вам свободу, лейтенант!

— Такого звания не имел.

— В шахматы играете? Какая фигура вам больше всего импонирует? Ну конечно, не пешка!.. Я знаю, вы не захотите стрелять в русских, хотя они и не заслужили от вас, украинцев, такой благодарности. Воевать будете на западе. Поначалу лейтенантом. Вы отлично понимаете, что ваши сегодняшние союзники были, есть и будут всегда вашими идейны ми врагами. А столкновение идей — война! Вот в этом аспекте и проанализируйте свое положение. Или да, или… сам должны понять… Сейчас война, а вы есть планерист-диверсант. Но вы еще и украинец. Много ваших соотечественников, даже в высоких чинах, сотрудничают с нами.

— Например, поганец Бандера.

— О, вы хорошо осведомлены. Но это далеко, а есть и рядом. Здесь. Вот Криц, например… И другие… Правда, ваших земляков сейчас трудно застать в квартирах. Они, право, легко покоряют женщин, а у нас их предостаточно на любой вкус!

— Бабами не интересуюсь.

— А девонька? — Старик вынул из стола комсомольский билет Корота, а из него фотографию Марфиньки.

— Не трожь сальными лапами!

— Вы мне нравитесь, юноша! Сколько вам лет? А, знаю, знаю — двадцать один.

— Брось сюсюкать. Не ведаю твоего прозвища…

— Штрум. Просто Штрум.

— Я, господин Штруп, на твой валок не накручусь.

— Вы исказили фамилию, она стала неблагозвучной, — улыбнулся Штрум. — Но это говорит о вашем природном уме, а точнее, опять о силе характера. Я оценил и постараюсь не обижаться. Что есть валок?.. Понимаю, это что-то круглое? Скажи, что есть валок?

— Так гутарят у нас в колхозе, когда кому-нибудь закручивают мозги.

— Колхоз — это где заставляют работать, где вы растите хлеб, свинью, яйки. Я правильно понимаю?

— Радянський колгосп — велыке братство людське.

— Не понял.

— Погано ты, пакостный гном, понимаешь наши слова.

— Вы грубиян, юноша? Сколько же вас, таких мальчиков-планеристов, село к лесным бандитам?

— Не выйдет, господин Штрум!

— Нервы, нервы, Корот! — оторвался от крынки с пивом Штрум. — Может быть, попробуем жить в свободной самостийной Украине? Ведь Москве не сегодня-завтра капут!

— Ха, — осклабился Корот, но глаза, тяжелые, напряженные, с кровавой сеткой на белках, не смеялись. Блестящие холодные зрачки будто выцеливали переносицу Штрума. — Москву тебе не видать, как собственных ушей, осел! И не дергайся, я не буду марать об тебя руки.

— Ого! — сел вскочивший было Штрум. — Очень мило с твоей стороны, рыжий зольдат! Ты великолепен.

— Давай лучше в шахматы поиграем. На интерес, а? Кто проиграет — сам повесится.

С минуту Штрум не двигался, опустив голову на грудь, потом потянулся, зевнул и сказал:

— Ты оскорблял меня, рассчитывая на скорую и безболезненную смерть, юноша. Мы тоже бить тебя не будем. Ефрейтор!

— Слушаю, господин оберштурмфюрер! — гаркнул появившийся из-за двери переводчик.

— Отведите этого глупого тельенка на полигон.

Софиевские дачи

Третий день падает снег на Софиевские дачи, белыми пластами ложится на ветки, гнет их. В избушке лесника слышен редкий треск ломающихся от тяжести сучьев. Вот особенно громкий, как выстрел. Петя посмотрел в оконце на просеку. Лыжный след дедушки давно завалило. Темнеет, Хрипло стучат ходики на стене избушки. Зябко передернув плечами, мальчик отложил книжку и подошел к печи. Быстро занялся огнем сушняк под березовыми плашками. Петя вынес из чулана пузатый медный самовар и начал возиться о ним, пристраивая к трубе старый сапог. Избушку наполнил угарный запах углей.

Сидя на корточках, Петя грел ладони на потеплевшем боку самовара. Дедушка рассказывал, что купил его за три гривны еще в германскую войну. Когда это было? Вот под пальцами круглые выбоинки — медали с ликами царей. Тут есть царь, который виновен в смерти великого поэта Пушкина. «Я помню чудное мгновенье…» Две книжки, Пушкина и Некрасова, остались в избушке, да и то старинные, все другие, советские, дедушка спрятал в подполье, чтоб не увидели немцы.

В спину мальчика плеснуло холодом. Он обернулся. В дверях обметал веником сапоги высокий мужчина. Бледный свет из оконца высветил пуговицы черной шинели, сизую линию автомата на груди и ствол ружья за спиной.

— Один, Петушок?

— Здравствуй, дядя Аким! Дедушка скоро будет.

— Значит, нет деда? Ждать недосуг. Слушай внимательно и передай слово в слово Евсеичу. В Федосеевке, от вашего края третья хата, ховается человек. По слухам, летчик. Из тех, кого встречали неделю назад соседи. Понял? Староста пронюхал и сказал мне. Я доложу о нем утром. Ночью его надо увезти, иначе пропадет парень. И еще. Своего пациента, так и скажи — пациента, Штрум отправляет на полигон. Понял? Повтори!

Мальчик повторил.

— Чаю, дядя Аким?

— Спешу, Петушок. У деда есть дичь в подклети?

— Пара беляков.

— Я возьму их на закуску Штруму. Любит шеф зайчатину! Во дворе пальну пару раз, не пугайся.