Страница 6 из 9
Я же не написала, что приняла предложение Пола. Я сказала ему, что мне нужно подумать. Видишь? Вовсе не такая уж я опрометчивая. Но я счастлива. Чего ты всегда и желала мне. Скоро я буду дома.
Люблю и целую,
Эдинбург
9 июля 1940 года
Думать — это хорошо. Способность думать отличает человека от таракана.
Плимут
Суббота, 13 июля 1940 года
Дорогая мама!
Ты будешь рада узнать, что Пола подлатали, он хорошо отдохнул и завтра возвращается на службу славной Британии. Я же двинусь на север, но когда приеду — не скажу, так как не могу поручиться за надежность железнодорожного сообщения.
Люблю и целую,
Эдинбург
Четверг, 18 июля 1940 года
Пол!
Мама злится на нас. То есть по большей части на меня. Уму непостижимо! Ведь мы не совершили ничего плохого. В конце концов, это всего лишь кольцо. Кольцо и обещание.
Но из-за этого у нас с ней была ужасная ссора, и поэтому я здесь, на крыше, пишу тебе письмо и не знаю, как попросить у мамы прощения. По ее мнению, с моей стороны было глупо ответить «да» первому же парню, который сделал предложение. Но потом она сказала, что на войне счастье трудно отыскать. Я заметила ей, что она говорит глупости и пусть сначала сама со всем определиться. Что, если первый парень, сделавший мне предложение, и есть тот, кто даст мне счастье? Тогда она бросила в меня ложку и фыркнула, что у нее нет ответов на все мои вопросы.
Мне оставалось только вылезти на крышу и дуться тут в одиночестве. Наконец мама высунулась в окно и призналась, что это война расстроила ее. Она уже пережила одну войну, но эта — совсем другая, с постоянным присутствием страха, с ночами, когда объявляют воздушную тревогу, и с такими, что проходят без сирен. «Война импульсивна, — сказала мама. — Не потрать остаток жизни на поиски призраков». Я спросила, о чем она вообще говорит, но мама молча отвернулась.
— Это ты о моем па?
— Я уже объясняла, что тебе не нужно ничего о нем знать.
— Почему же? Он ведь мой па.
Тебе все это известно, Пол. Ты уже наслушался моих бесконечных жалоб на то, что мать ни слова не рассказывает об отце, на то, что она уклоняется от расспросов и говорит только, что прошлое в прошлом. И я понимаю, что она имеет в виду. Да, понимаю. Она сама вырастила меня и хочет, чтобы я была этим удовлетворена. Чтобы я дорожила временем, которое мы прожили вдвоем. Но не знать своих корней, не знать, как я появилась на этом свете… ну, ты в курсе моих вопросов.
Я высказала ей все это, пока она выглядывала из окна спальни. Но мама постаралась отделаться шуткой. «Первый том моей жизни распродан и больше не переиздавался», — любит она повторять.
Но в этот раз я не сдалась и продолжала давить. Сожаления? Призраки? Раньше я от нее ничего подобного не слышала.
— Почему ты не желаешь говорить о нем? — спросила я. — Что в нем такого отвратительного, что ты хочешь стереть его из своей памяти?
Я думала, что мама начнет метаться и заламывать руки, но она, наоборот, замерла.
— Я никогда не прощу его, — наконец произнесла она. — Но буду помнить ради нас обеих. — Ее глаза горели, когда она ушла.
Мне слышно, как мама гремит на кухне посудой. Попытка приготовить что-нибудь — это (к сожалению) ее способ извиняться. Уж не знаю, что она затеяла, но пахнет ужасно. Даже не хочу гадать, какие овощи она сейчас портит.
Пожалуй, пора спуститься и попросить прощения за то, что назвала ее глупой. За то, что начала эту ссору. За то, что вообще заставляю ее рассказать об отце, о сожалениях, о призраках. Я знаю, мама желает мне добра, устала и элементарно скучает без меня. Она старается. Я действительно дорожу временем, которое мы прожили вместе.
Может, уговорю ее выйти прогуляться. До заката еще пара часов. Мы можем дойти до Холируд-парка, побродить среди зарослей утесника. Поболтать ни о чем конкретном. А может, сейчас она как раз захочет говорить. Не знаю…
О боже мой, Пол, я уже и не помню, о чем хотела тебе написать. Сейчас случилось нечто невероятное. Я услышала гул самолетов и только успела спрятать под блузку блокнот, как рядом взорвалась бомба. Мама писала о воздушных налетах и бомбардировщиках, но я и вообразить не могла, что это такое на самом деле. Знаю, для тебя все иначе: ты провел уже немало ночей, разорванных самолетами и сиренами. Но для меня… Бомба? На улице, где я девочкой прыгала со скакалкой?
Я видела, как она падает… Она врезалась прямо в тротуар. Я нырнула за мансарду как раз вовремя. Все засыпало камнями и пылью. Только что на улице была мостовая, и вот уже там дымящаяся яма. Не знаю, как я удержала равновесие и не свалилась с крыши от ударной волны. Все случилось очень быстро, даже сирены не было.
Первая мысль о маме. Окно спальни разбилось, оттуда не доносилось ни звука. Я позвала ее. Мне было не пролезть в комнату, так как в раме торчали осколки стекла. Внутри все было вверх дном. Кровать отбросило к дальней стене, ночной столик опрокинулся. Булыжник с мостовой, залетевший в окно по идеальной траектории, пробил стенную панель. Из дыры в стене высыпались какие-то бумажные листки.
Я опять окликнула маму и потом увидела ее в тени у двери. Она медленно шагнула внутрь, отодвинув синим атласным шлепанцем бумаги. Но к окну не пошла, а осталась стоять там и смотреть на проломленную стену и бумажный снегопад.
Дотянувшись рукой до шторы затемнения, я сорвала ее, обмотала тканью ладонь и очистила подоконник от стекла, чтобы пробраться внутрь.
Мама по-прежнему молчала. Она упала на колени и подхватила охапку листков. Я наклонилась и подобрала одну страницу. Это было письмо, пожелтевшее и смятое, адресованное кому-то по имени Сью. И ты знаешь, Пол, оно как будто написано тобой, и поэтому я цитирую его здесь.
Чикаго, Иллинойс, США
31 октября 1915 года
Дорогая Сью!
Знаю, ты сердишься. Пожалуйста, не надо. Даже если оставить разговоры о «долге» и «патриотизме» в стороне, неужели ты правда думаешь, что я смог бы отказаться от такого захватывающего приключения?
Моя мать бродит по дому с красными глазами и всхлипывает. Отец по-прежнему не разговаривает со мной. И тем не менее я чувствую, что поступаю правильно. У меня ничего не вышло в колледже, ничего не вышло с работой. Черт, даже с Ларой не получилось. Я уже начал думать, что в мире нет места человеку, чье наивысшее достижение сводится к мешку с белками. До сих пор никому не потребовались моя удаль и импульсивность. Сью, ты же понимаешь, это дело мне подходит. Ты всегда знала, что хорошо для меня, еще до того, как я это сам осознавал. И сейчас ты знаешь: это хорошо.
Я выезжаю в Нью-Йорк уже завтра, поэтому пришлось попросить маму отослать это письмо. Когда ты станешь читать его, я буду на корабле где-то посреди Атлантики. Плыть на судне «Французской линии» было бы дешевле, но мы с Харри направляемся в Англию. Его там ждет Минна. А я… У меня есть ты. Словно рыцари прошлого, мы не можем пойти в бой, не получив от наших прекрасных дам символ их любви.
Мы высадимся в Саутгемптоне где-то в середине ноября и оттуда двинемся к Лондону. Сью, скажи, что на этот раз ты встретишь меня. Конечно, мне легко просить, гораздо легче, чем тебе покинуть свое убежище на Скае. Не дай мне уйти на фронт, не прикоснувшись к тебе в первый раз, не услышав, как твой голос произносит мое имя. Не дай мне уйти на фронт без твоего образа в моем сердце.
Твой… всегда и навечно,
— Это мои письма. — Мама собирала другие листки, разбросанные вокруг. — Ты не имеешь права читать их.