Ромэна Мирмо

— Я невеселая собеседница, не правда ли, моя милая Ромэна? И я так жалею, что с нами не было князя! Он все такой же; он вернулся к своей прежней жизни. Вы найдете его совершенно таким же, как и раньше, всегда деятельным, бодрым, всегда всем интересующимся. У него к вам тысяча вопросов относительно Дамаска, тогда как я, бедная моя Ромэна!..

С безнадежным жестом она продолжала:

— О, я знаю, что вы меня понимаете; я знаю, что вы сочувствуете моему душевному состоянию… Но я стыжусь своего малодушия. Мне бы хотелось говорить с вами не о себе, не об этом ужасном событии, которое разбило мою жизнь. Когда вы мне написали, что хотите приехать, я твердо решила быть сильной, ничем не обнаруживать перед вами моего отчаяния, но я не могу, не могу…

Слезы брызнули из глаз у княгини Альванци и потекли по ее щекам. Взволнованная Ромэна сострадательно повторяла:

— Княгиня, дорогая княгиня.

Княгиня Альванци печально покачала головой.

— Да, Ромэна, я знаю, что вы мне скажете, и я сама столько раз пыталась это себе говорить. Вы мне скажете, что я не ответственна за то, что случилось, что не моя вина, если этот молодой человек накликал на себя свою судьбу. Увы, Ромэна, эти рассуждения я себе повторяла; эти доводы я себе приводила! В долгие дни одиночества, в долгие бессонные ночи я старалась прогнать убивающую меня мысль. Я пыталась и не могла; потому что, Ромэна, вы не знаете, что значит быть причиной чьей-нибудь смерти, даже косвенно, даже безвинно; что значит думать: он жил, он дышал, он был, и теперь его нет. Ах, Ромэна, если бы вы знали, это ужасно, это ужасно…

Она закрыла лицо руками. Ромэна молчала. При виде этой скорби она испытывала какое-то невыразимое тревожное чувство. Ей как бы передавалась трагическая зараза. Ей тоже хотелось закрыть лицо, чтобы не видеть встающего перед ней страшного образа. Она дрожала от какой-то тайной тревоги, от какой-то угнетавшей ее нервной боязни. И для нее было облегчением, когда она услышала, как княгиня говорит:

— Оставьте меня одну, Ромэна, дайте мне оправиться. Пройдитесь по саду. Когда вы вернетесь, мне будет уже лучше, я успокоюсь. Вы меня простите, Ромэна, но вы не можете знать, вы не можете знать…

Сады виллы Альванци славились недаром. Перед виллой они образовывали правильные цветники, расположенные вокруг центрального бассейна, отражавшего темную бронзу мифологической группы. За этим первым садом расстилался второй, более таинственный и более дикий, прорезанный длинными крытыми аллеями, приводившими к перекрестку герм и гипсовому гроту.

Многочисленные фонтаны придавали свежесть листве и наполняли сад шумом текущих вод. В саду виллы Альванци звучала непрестанная грустная жалоба, которая была его гармонической и одиноко скорбной душой.

Ромэна Мирмо тихо шла, внимательная к окружающей красоте. Запах цветов, журчание вод вполне занимали ее мысли. Стоял чудесный осенний день, прохладный и безветренный. В одной из аллей садовник работал граблями. Все было окутано мирным благородством. Когда Ромэна проходила мимо, голубь, сидевший на руке у статуи, вспорхнул с мягким шумом. Мадам Мирмо, очнувшись от мечтания, проводила его глазами. Он покружил в небе, потом опустился на балюстраду лоджии, открывавшейся в углу виллы.

Ромэна вздрогнула. Уже напрасно пела вода в ближнем фонтане, напрасно запах окрестных роз напоял воздух. Ромэна не замечала прозрачной песни и чистого благоухания. Ее внимание было поглощено этой мраморной балюстрадой. К этому выступу маркиз Креспини, обезумев от любви, прислонил свою дерзкую лестницу! Там, где вилась эта буксовая опушка, он упал с высоты, пораженный смертоносной пулей князя Альванци! И он умер, и ничто не в силах было предотвратить эту смерть, и из-за этой смерти неповинная в ней несчастная женщина терпит самое несправедливое из всех мучений! Для нее жизнь стала чередой унылых часов; для нее воды перестали журчать, розы потеряли аромат; для нее этот прекрасный сад утратил свое очарование, эта благородная вилла — свой мир и покой. И все это по вине трагического пришельца, захотевшего во имя непрошеной любви обезобразить счастливый удел, с которым его опрометчиво столкнул слепой случай!

Ромэна Мирмо вдруг возненавидела этого офицера. Она рисовала его себе похожим на молодых лейтенантов, которые попадались ей навстречу на улицах Витербо, закутанные в голубоватые плащи и гремя саблями по мостовой. Она рисовала его себе наглым и самонадеянным фатом, который мнит себя неотразимым, считает себя вправе навязывать свою любовь и пользоваться для этого самыми низкими средствами. Да, этот Креспини принадлежал к ненавистной породе соблазнителей, считающих, что женщинам остается только повиноваться их любовным велениям, и полагающих, что они оказывают им слишком много чести, милостиво обращая на них внимание с высоты своего тщеславия. В конце концов, разве не следует показывать этим нахалам, что их желанию можно противиться, что им можно пренебрегать и не считаться с ним? Это и сделала княгиня Альванци, притворяясь, будто не догадывается о направленной на нее любви, обращаясь с этим Креспини как со всяким другим. Она делала вид, что не замечает его страсти. И что же, эта страсть привела к ужасным последствиям. Конечно, он наказан жестоко за свое самомнение. Конечно, его вина, какова бы она ни была, быть может, и не заслуживала смертной кары, которую он понес. Судьба обошлась круто с этим фатом. Но что же делать, тем хуже для него!

Ромэна Мирмо чувствовала себя недоброй и раздраженной. Эта смерть ее не трогала. Она резким движением подчеркнула свою мысль.

Да, тем хуже для этого Креспини!.. Он рискнул и проиграл. Она не прощала ему того зла, которое он причинил. Ее взглядам снова предстал образ бедной княгини. Она ускорила шаг. Удаляясь от виллы, она быстро зашагала по длинной дубовой аллее, ведшей к перекрестку герм. Дойдя дотуда, она остановилась… Вокруг нее, под аркадами темного букса, возвышались закованные в камень боги. Они напрягали свои мускулистые торсы и усмехались бородатыми лицами. Один из них, изъеденный сыростью, лежал, поверженный наземь. Этот изваянный труп снова напомнил Ромэне о Креспини и княгине Альванци. Бедная женщина! Исцелит ли ее когда-нибудь время от гнетущего ее напрасного и великодушного сожаления? Поймет ли она, что мы не можем зависеть от чужого безумия, что мы отвечаем только за самих себя? Удастся ли ей изгнать страшное воспоминание, которое не дает ей покоя? Ромэна нетерпеливо толкнула ногой упавшую статую. В окрестной тишине невидимый фонтан ронял прерывистые, неиссякающие слезы.

Звук шагов вывел Ромэну Мирмо из задумчивости. В глубине аллеи к ней шел князь Альванци. Заметив ее, он поднял руки в знак привета:

— Здравствуйте, дорогая мадам Мирмо, я вас уже давно ищу. Как я рад вас видеть! Жена сказала, что вы в саду. Я боялся, что не успею вернуться к вашему отъезду.

Голос князя Альванци звонко и весело раздавался в аллее. Закованный в камень, со своим мощным торсом и широкой седой бородой, он был бы на месте среди герм перекрестка. Ромэна нашла, что он почти нисколько не изменился, разве только немного поседел и пополнел. Недавние события на нем, по-видимому, не отразились. Ромэна невольно взглянула на сильную руку, которую он протянул ей, касаясь ее руки. Эта рука убила, но в ней не чувствовалось ни малейшей дрожи. Она была крепка и спокойна. Мускулы безмятежно играли под кожей. Эта рука принимала совершившееся.

— Дорогая мадам Мирмо, скажите, как вы нашли бедную княгиню?.. Очень изменилась, не правда ли? Ваш приезд ее очень взволновал. Она такая нервная, такая грустная; но доктор Аткинсон уверяет, что вылечит ее. Ах, я очень рассчитываю на эту поездку во Флоренцию! Так хорошо было бы ее рассеять, заставить ее уехать отсюда, забыть; но она ни за что не хочет покидать этой виллы и живет здесь в страшной тягостной атмосфере одиночества и воспоминаний. А я решительно неспособен отвлечь ее от ее мыслей; мое присутствие постоянно напоминает ей о драме, в которой я был, увы, одним из участников! Да, и даже минутами она начинает чувствовать ко мне отвращение… А между тем разве моя вина, что я застрелил этого болвана? Положительно, я думал, что это вор, и выстрелил, чтобы его испугать. Что поделать, случай перестарался; но разве это причина для того, чтобы вечно терзаться? Ах, бедная княгиня ведет себя неразумно! Ее нервы сильнее рассудка! И что пользы все время вспоминать об этом? Она, должно быть, все вам рассказала? Я это понял по тому, в каком состоянии застал ее сейчас… Но вы непременно должны приехать к нам на неделю, на две. Когда уляжется первое волнение, ваше присутствие будет для нее благотворно. Вы, мадам Мирмо, женщина рассудительная… Ну, идемте, княгиня мне обещала, что успокоится. Она, должно быть, ждет нас пить чай…