Ромэна Мирмо

Оставался спорт. Пьер де Клерси был слишком развит, чтобы им ограничиться. Разумеется, он признавал его красоту. Иные подвиги летчиков приводили его в восторг. В них его восхищали то презрение к опасности, та дисциплина всего существа, которых они требуют. Эти героические игры казались ему увлекательными интермедиями, но он не мог себе представить, чтобы можно было посвятить целую жизнь орудованию рычагами и управлению рулем. Он мечтал о чем-то более полном. С того времени, как он вышел из полка, он присматривался к себе, размышлял. Он был взволнован, недоволен собой. Ему представлялось, что другие не мучатся тем же беспокойством, что он.

Ла Мотт-Гарэ казался совершенно счастливым, собрав своих «чертей» и обратившись к ним с какой-нибудь напыщенной речью. Гомье строил планы путешествий. Понтиньон созидал деловые проекты. Они были счастливы, а он? И он сознавал, что у него другие стремления, чем у его товарищей. У него была внутренняя жизнь, которой тем недоставало. Если он и разделял некоторые их взгляды, то знавал и такие помышления, которые им были чужды. В нем не было ни их невежества, ни их некультурности. Не будучи интеллектуалистом, он все же читал не одни только газеты.

Правда, цель жизни он видел в деятельности, но иной раз жизнь интересовала его и сама по себе, и в этом он упрекал себя, как в слабости. Он откликался на многое такое, к чему Гомье, Понтиньон и Ла Мотт-Гарэ оставались совершенно равнодушны. Так, во время этой автомобильной поездки он по-настоящему наслаждался проносившимися видами, оттенками неба, чистотой воздуха, того воздуха, который сейчас он глубоко вдыхал и который разливался по всему его существу, полному силы, молодости, энергии и желаний.

Пьер де Клерси посмотрел вокруг. Гомье и Понтиньон о чем-то спорили. Ла Мотт-Гарэ у руля правил. Никто из них не обращал ни малейшего внимания на великолепный вид, окружавший их своим широким простором. Основой его была Сена, с ее широким потоком гладкой и подвижной воды, под небом в больших теплых облаках, словно наполненных влажными парами, меж берегов, где уже чувствовалась близость Руана по рассеянным кое-где домам, поблескивавшим кровлями среди мокрой листвы, потому что недавно прошел дождь и дорога, следовавшая вдоль берега реки, была усеяна широкими лужами. Пьер де Клерси любовался этим величавым и роскошным зрелищем, как вдруг Ла Мотт-Гарэ наклонился в сторону. Автомобиль пошел тише. Окружающие предметы, которые быстрота хода приводила в движение, вдруг остановились. Автомобиль стал. Ла Мотт-Гарэ и шофер соскочили наземь. Гомье и Понтиньон задавали вопросы. Шофер Людовик поднял кожух. Ла Мотт-Гарэ ругался:

— Ну вот, застряли! Надолго это, Людовик?

Людовик снял очки.

— Да так, на полчаса… Если вы потрудитесь слезть, я починю.

Вдоль дороги тянулось несколько домов, защищенных холмом. Неподалеку, в саду, одиноко возвышался квадратный павильон с шиферной крышей. Один из ближайших домов оказался трактиром. На фасаде была надпись: «Колансэн, бывший повар Гюстава Флобера[15]!». Пьер де Клерси указал на вывеску:

— Да ведь мы в Круассэ, а этот павильон — павильон Флобера.

Фердинан де Ла Мотт-Гарэ пожал плечами:

— Какой такой Флобер? Ах да! Признаться, никогда не читал!.. А ты, Гомье? Послушайте, ребята, пока Людовик будет чинить, не зайти ли нам освежиться в это заведение? Поторопись, Людовик, уже половина шестого, а в шесть часов у меня в Руане свидание с Эктором де Ла Нерансьером, в гостинице «Англия» Дела важные, милые мои.

И Ла Мотт-Гарэ важно направился к трактиру.

Они уселись за стол, при дороге, и спросили сидру в бутылках. Гомье и Понтиньон провозгласили тост за Ла Мотт-Гарэ, и тот скромно принял это чествование. Пьер де Клерси допил свой стакан. Он встал.

— Я иду в павильон; вы меня захватите, когда поедете. Никто не идет со мной?

Никто не выразил желания его сопровождать.

Пьер де Клерси читал Флобера и восхищался им. Он восхищался его произведениями, а его жизнь вызывала в нем взволнованное сочувствие. В этом человеке долго и ожесточенно боролись два противоположных инстинкта: один, побуждавший его действовать; другой, показывавший ему тщету всякого действия. Пьер жалел во Флобере разочарованного романтика. В молодости Флобер мечтал о великом. Он стремился к завоеваниям и победам; но мало-помалу он почувствовал бесплодность всякого усилия. Тогда из литературы и стиля он создал себе поглощающую и безнадежную страсть и замкнулся в одиноком и упорном труде. Сколько он провел часов в этом уединенном павильоне, склонясь над столом, воплощая свои мечты и их страстным воссозданием утоляя обманутые жизнью надежды!

Пьер де Клерси позвонил у калитки. Минуту погодя старая женщина вышла отворить. Он вошел. Сырой сад был полон цветов, за которыми чувствовался заботливый уход. В темной и блестящей листве магнолии распускался большой цветок, белый и мясистый. Он напомнил Пьеру героинь романиста, щеку мадам Арну, страстное тело мадам Бовари, тайные благовония Саламбо. Тут и там, отяжелевшие от дождя, розы осыпались на песок. В глубине выстроились в шахматном порядке тополя. Это все, что оставалось от крытой аллеи, по которой Флобер любил гулять, «рыча» свои гармонические и звучные фразы.

Старуха отворила Пьеру дверь в павильон.

В нем была всего одна квадратная комната. Стены были обшиты деревом, выкрашенным в белый цвет. Из окон два выходило в сад, два на дорогу. Эти последние вели на балкон. Посреди комнаты, у стола, стояло кресло Флобера. В одном из простенков, между двух стеклянных шкафов, возвышался его гипсовый бюст.

Старуха указала Пьеру де Клерси на эти шкафы.

— Воспоминания о месье Флобере.

Пьер де Клерси подошел ближе.

На полках были расставлены разного рода предметы. Свинцовая чернильница — чернильница писателя. Она изображала жабу. Возле чернильницы — гусиное перо, одно из тех, которыми пользовался Флобер. К куску картона была прикреплена глиняная трубка с обкуренной головкой, которую Флобер, быть может, курил, глядя на позолоченного деревянного Будду, некогда украшавшего камин, как символ мудрости и небытия, а теперь положенного на нижнюю полку витрины.

Пьер де Клерси продолжал осмотр. Тут были также корректуры, правленные Флобером; письма его руки. Некоторые из них, наверное, писались на этом самом столе, вот этим самым пером. Пьер де Клерси был взволнован. Он рисовал себе в кресле крупное тело Флобера, энергичное и разбитое. Он представлял себе его мощное, сангвиническое и измученное лицо.

Старуха оставила его одного. Он мечтал.

Так вот где Флобер жил, мыслил, работал, и в память о нем этот павильон сохранили. Так, значит, люди чтят не только действие. Так, значит, действие — не последнее слово жизни, не высшая ее цель, не высший ее смысл. Пьер де Клерси задумался. Он смотрел с маленького балкона на вид Сены, который Флобер столько раз созерцал. Сейчас по реке к Руану поднимался большой пароход. Его высокий красноватый корпус напоминал о дальних морских переходах, о долгих плаваниях. И в памяти у Пьера запели фразы из «Воспитания чувств». Он повторял про себя знаменитое место: «Он узнал долгие путешествия, холод пробуждения в палатке, горечь прерванной дружбы». Вдруг он вздрогнул. Автомобиль трубил. Он поторопился купить у старой привратницы несколько открытых писем. Мотор ждал его у калитки…

Когда в излучине реки показался Руан, со своими башнями, со своими колокольнями, автомобиль уже катил среди доков и сараев. Руанский порт мало-помалу захватил оба берега, которые он окаймляет своими набережными, куда причаливают большие корабли: грузовые пароходы, наливные суда, всякого рода парусники. Понтиньон и Гомье издавали восклицания. Они восхищались паровыми кранами, перегрузочным мостом, нагромождением ящиков, тюков и бочек. Пьер де Клерси слушал их рассеянно. Его внимание было приковано к изумительной игле собора, с необычайной смелостью возносящейся в небо. И как только они прибыли в гостиницу «Англия», он сразу же повел Гомье и Понтиньона в город. Ему хотелось взглянуть на странный памятник, вздымавший над Руаном этот удивительный воздушный рог. Времени у них было достаточно. Обед был назначен только в восемь часов, потому что Ла Мотт-Гарэ совещался с Эктором де Ла Нерансьером, толстощеким, розовым юношей, чьи наивные голубые глаза выражали безграничное восхищение красноречивым вождем «Тысячи чертей».

15

Флобер, Гюстав (1821–1880) — французский писатель, мастер стиля. Его творчество оказало сильнейшее влияние на ход литературного процесса во Франции, в том числе на эстетическую позицию самого Ренье, отец которого был другом детства Флобера. Мадам Арну, мадам Бовари, Саламбо — героини романов Флобера «Воспитание чувств» (1869), «Госпожа Бовари» (1857) и «Саламбо» (1862). Цитируемая героем Ренье фраза Флобера из «Воспитания чувств» находится в ч. III, гл. VI романа; перевод А. В. Федорова: «Он отправился в путешествие. Он изведал тоску на палубе пароходов, утренний холод после ночлега в палатке; забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы».