Бурундук

Теперь он брал кедровую шишечку прямо из пальцев, и тут же вышелушивал орешки, держа шишку обеими лапками. Подбирал ягоды с ладоней. И знал, что это ему кладут в мисочку хлеб, сыр, кашу, наливают воду… И, не стесняясь, утаскивал в свою нору-катанок всё, что готовил про запас, к зимовке. Он ведь не знал, что замышляют люди…

В эти дни сёстры поближе рассмотрели своего Кузю, своего красавчика. Вот он, оказывается, какой: круглый нос покрыт редким волосом, верхняя губа обсажена редкими чёрными усами, на щеках и над глазами торчат щетинки, и коготки у Кузи коричневые, а большой палец похож на бородавку, твёрдую, как скорлупа ореха… А ещё — эти пять чёрных полос, пять тёмных ремешков, пять смоляных струек, идущих по спине от затылка к хвосту. От этих полосок бурундук казался ещё гибче, стремительнее, ловчее, проворней. Из-за тех полосок, объяснил дед Савося, и зовут его кой-где ласково «полосатиком», «полозом», а в иных местах «медвежьей совестью» — вроде в давние времена досадил бурундук медведю, тот его хвать когтями по спине, как граблями, вот и осталось пять длинных отметин…

Про медведя, может, и складная байка, а вот как-то луч солнца скользнул по плотно сидящему на теле Кузи короткому рыжеватому меху, и Уля увидела проплешины там, где Кузю ухватили кривые острые когти мохноногого канюка-курганника. Бедный ты наш, спасёнок ты наш!

Нет уж, больше они его в обиду не дадут. Ни медведям, ни канюкам, ни колонкам, ни гаврикам — никому!

Сёстры обошли весь участок вокруг сайбы — где-то Лера оставила куклу, где-то Уля забыла книжку… И везде всё знакомое, привычное, будто всю жизнь здесь прожили…

Вот на той лиственнице, слева, папа нашёл — у ствола, меж сучьев, — гнездо нашёл длиннохвостой неясыти, а в нём птенцы — круглые, пуховые, с чуть пробившимися перьями. Ух, пищали же они, куксились, а всё ж обжили земляную крышу сайбы, а когда отросли крылья, стали улетать, хотя и возвращались частенько за угощением!

Поодаль, в зарослях кустарниковой берёзы, они вспугнули птичку-дубровника, у неё гнездо было в ямке, в траве, и повито конским волосом — откуда только раздобывала его!

А там, на крутом бережку ключа, поросшем ивой, боярышником, дикой яблоней, они нашли гнездо кулика-перевозчика — птички в цвет сливались с галькой, песком и прошлогодними листьями. И куличок вовсю старался, вился, кружился, под нос подлетал, лишь бы отвлечь их от гнезда…

И, конечно, постояли они возле валежника и пенька, где познакомились с Кузей и где было с ним и с ними столько происшествий!

Меж тем дед Савося закончил ящик-клетушку для Кузи. Домик для путешествия. Ничего мудрёного: вбил десяток-полтора колышков в доску, покрыл сверху фанерным листом, сделал заслонку — она легко подымалась и опускалась. Продолговатый лёгонький ладный ящичек, пахнущий свежим деревом…

Поставили ящик на нары. Подняли заслонку. Ну, а теперь что, как его загнать?

— А очень просто; положите шишку, голубики — он сам зайдёт. Сам в избу забежал, сам в тюрьму залезет!

В тюрьму, скажет же дедушка!

Однако ягод и орешков, пшена горсть подбросили в глубину ящика… И, разойдясь по углам, стали ждать…

Любопытный, проныристый бурундук появился у ящика незаметно — то ли с балки, то ли из-под нар, то ли из своего дома-голенища…

Он обошёл ящик кругом, тычась круглым носом в планки, изгибая хвост змейкой и приподымая чёрно-рыжий задок, свёртывался шариком, хвост и ноги под себя, становился столбиком, мордочку кверху, вынюхивая опасность и подвохи, и наконец, соблазнённый вкусной едой, юркнул в ящик. Сторожка сбилась, заслонка упала, и Кузя, впервые в своей жизни, оказался взаперти…

Когда ящик окружили люди, бурундук заметался туда и сюда: то узкое чёрно-серо-жёлтое тельце у заслона, то у планок, то стремглав по круглой, гладко выструганной палке, прикреплённой-подвешенной к крыше решётчатого домика…

— Вот, — сказал дед, — от медведя ушёл, от канюка ушёл, от колонка ушёл, от деревенской дубинки ушёл — а к двум девчушкам в плен попал!

Уля присела перед ящиком, лицо вплотную к планкам. Кузя застыл, повернув к ней мордочку, и глаза у него были растерянные и печальные: «Что же вы со мной сделали, я к вам как к друзьям, я к вам с доверием, а вы?»

— Не сердись, Кузя, — сказала Уля. — Это мы чтобы ты по пути не потерялся, чтобы тебя никто не обидел… Как приедем домой, мы тебя сразу выпустим… Ну, скажи ему, Лера!

Кузя повернулся к ним полосатой спинкой и взял в обе лапки кедровую шишку. А девочки всё не отходили от ящика.

— Сами они как бурундуки — незащитные, — сказал тихо, про себя дед Савося, — только полосок нет, у медведя в лапах не побывали. И не дай бог!

Что он хотел сказать, девочки не поняли.

Солнце шло к западным хребтам, когда они покинули сайбу.

Впереди дед Савося с ружьём и рюкзаком за плечами. За ним Лера и Уля — по сумочке в одной руке у каждой и ящик с Кузей меж ними качается на палке.

А позади, прикрывая отряд, папа, тоже с вещевым мешком, ружьём и с чемоданчиком, где бумаги, карты, книги и письма с красивыми марками…

Они вышли на тропу за черёмушником, и тут Уля с Лерой приостановились и поглядели на оставленный ими стан. Опустевшая сайба, загасший костёр, блестевший сквозь кустарник ключик…

К осени дед Савося вернётся сюда, к своим плашкам и кулёмкам. Но Ули и Леры уже не будет. У них свои дела в городе.

Уля глядела на широкую спину деда, такую добрую, такую надёжную, и что-то хотелось ей сказать ему хорошее: «Не забудем, приедем, вернёмся…» Уля и Лера идут с папой вниз к реке, где их ждёт пароход. Их ждёт пароход, родной дом, школа, они идут к новой жизни… И вместе с ними рыжий и полосатый бурундук Кузя, которого тоже ожидают новый дом, новая жизнь и новые друзья… Может, поэтому таким вызовом этому неизвестному новому звучит в таёжной глуши Улина песенка: