Полторы минуты славы

Запах этот, и тишина без посипывания, и странная Федина спина под пальто («никогда он не мог так!..»), и страшный холод в собственной груди, под кофточкой, — все это враз сказало ей: Федя мертвый. Мертвый! Это егохолодная кровь лужицей разлилась по линолеуму!

Она закричала. Крик вышел тихий, ни на что не похожий, неприличный. Лика сама его испугалась. Она в ту же минуту сообразила, что совершенно одна — в громадном темном цехе, посреди развалин мертвого завода, в глухой чаще деревьев, разросшихся на воле. А за деревьями только пыльная окружная дорога да поля, поля, поля... Она совсем одна!

Лика опрометью выскочила из цеха. Ей захотелось побыстрее к людям, домой, в свою постель — туда, где не страшно. Она не решилась возвращаться в мир сумрачным яблоневым туннелем. Ведь по нему всего несколько минут назад она промчалась к этому ужасу! Нет, лучше уж пойти другой дорогой.

Лика направилась к проходной вдоль бетонного забора. Забор облупился и зиял дырами, а из дыр торчали свирепые копья арматуры. За них Лика хваталась, чтобы реже спотыкаться. Под ногами трещали сухие скелеты прошлогоднего бурьяна. По пояс скелетам отросла новая молодая трава, тонкие каблуки путались в ней, поэтому скорость продвижения Лики была аховая. Она шла и шла, небо быстро наливалось ледяной майской прозеленью, а забору все не было конца.

Вдруг неизвестно что с силой шарахнулось и прянуло из-под Ликиных ног. Это что-то было черное, невероятно проворное и, кажется, огромное. Оно не дало себя разглядеть и бросилось по траве в сторону. Ноги у Лики подкосились. Она осела на землю прямо у забора. Ее сердце заколотилось как сумасшедшее. Какой-то сухой стебель больно воткнулся в спину, но Лика не смела пошевелиться и убрать его. Беспредельный немой страх лишил ее всех слов и мыслей и оставил только животные стоны. Она закрыла глаза, чтоб уж все разом куда-нибудь исчезло, провалилось, и обхватила колени руками.

Вдруг она почувствовала что-то твердое, вмявшееся ей в живот. Ну конечно же это мобильник в кармашке! Тысячи лет людской эволюции и технического прогресса за минуту пронеслись вспять, и теперь под забором сидело уже не забитое животное, а вполне вменяемая сегодняшняя девушка Лика Горохова.

Девушка звонила по телефону. Она звонила туда, где ее сейчас лучше всего могли понять, — не маме, разумеется, а всезнающей и премудрой Катерине. «Господи, как просто! И чтоб до этого додуматься, надо было целый час ползать по каким-то колючкам?» — ругала себя Лика, а руки ее по-прежнему тряслись и не слушались.

— Ты в павильоне? Какого черта? — удивилась Катерина, когда узнала, что Лика спозаранок уже на заводе. Сама Катерина почему-то тоже не спала. Ее голос звучал еще веселее и бессоннее, чем ночью, четыре часа назад.

— Я не в павильоне, — жалко пролепетала Лика. — В павильоне Федя. Он мертвый.

Катеринин голос стал строже и прохладнее:

— Как мертвый? С чего бы? Кондрашка, что ли, хватил с перепоя?

— Нет. Его, наверное, убили. Там целая лужа крови натекла. Вы его одного оставили, и вот теперь... Катя! Что мне делать? Я не могу никуда идти, меня ноги не слушаются! Мне плохо...

— Лика, успокойся, — твердо сказала Катерина. — Я сейчас подъеду, а там решим.

По тону Катерины Лика поняла, что ей не вполне поверили. Катерина действительно считала свою подопечную чересчур возбудимой, внушаемой. Да и сама Лика знала, что склонна к фантазиям и преувеличению. Это неплохо для актрисы, но в жизни мешает.

Лика задумалась. А может, и вправду все это — кровь, скорчившееся тело — ей только привиделось? В Федином кабинете ведь было так темно! Может, там и тела нет никакого, одно пальто на диване валяется?

Эта мысль немного успокоила Лику. «Скорее всего, так и есть — мне сослепу привиделось что-то не то, — сказала она себе. — Все-таки минус единица, надо бы очки носить — не на людях, конечно, но хотя бы в потемках. Разве мне не могло что-то просто померещиться? Ой, как было бы хорошо, если б Федя просто спал как убитый, а лужица — из кетчупа! Кровь ведь всегда имитируют кетчупом! Верно! Как это я сразу не сообразила? Вечером у Феди веселились, жрачки было полно, до сих пор вонь стоит, как в кабаке. Кетчуп тоже наверняка на столе был...»

Тут Лика поняла, что завралась самой себе. Запах-то крови она безошибочно узнала без всяких очков! «Ладно, даже если это кровь, то все равно может быть какое-нибудь объяснение, — продолжала она уговаривать себя. — Наверное, Федя просто порезался, перевязал палец и заснул. Вот и все... Это из-за потемок я перепугалась. Сегодня я туда больше ни ногой!»

Навоображав нестрашных и вполне житейских причин, которые могли привести к неподвижности Феди на диване и лужице крови под ним, Лика понемногу пришла в себя. Она выбралась из бурьяна. Чтобы согреться, стала прохаживаться взад и вперед по растрескавшейся асфальтовой дорожке. Из щелей дорожки пучками торчала свежая трава.

Дрожь не проходила даже от успокоительных мыслей. Да и сами мысли путались, разбегались, не желая держаться в голове. Лика уставилась в небо, из зеленого уже перекрасившееся в изжелта-серое. Она начала старательно, вслух считать бледные звезды. А все-таки расплывшаяся струйка на диванной обивке по-прежнему жгла ее упреком: врешь, выдумываешь! Никакого порезанного пальца! Ничего там не в порядке!

Катерина появилась из яблоневой бездны самоуверенная и спокойная, как всегда. Она была одета в теплую куртку с капюшоном. Увидев этот капюшон, Лика задрожала еще сильнее.

— Где он? — по-деловому осведомилась Катерина.

— У себя, на желтом диване.

— Ты пульс щупала?

— Пульс?

— Ну да, на руке?

Лика, которая не только не щупала, но даже не разглядела от ужаса никаких рук, беспомощно замотала головой.

Катерина возмутилась:

— Как же так? И сразу трезвонишь на весь свет — мертвый, мертвый. Господи, да что ему сделается! Пьяный он вообще неуязвим. Дважды горел в кровати, тонул в котловане, с третьего этажа падал — и хоть бы хны!

Однако на антресолях, при виде неподвижно вытянувшегося под пальто Феди, Катерина примолкла.

— Ты говорила «лужа крови», — наконец сказала она сердито, — а тут всего-то с блюдечко.

Собравшись с силами, она подошла к дивану и откинула пальто. Открылось плечо Феди и его завалившаяся за спину рука. Ее кисть на фоне темной одежды казалась неестественно бледной.

— До чего рука серая! — пискнула Лика.

Катерина тоже не осмелилась прощупывать на этой серой руке пульс и перевернула лежащего на спину.

— Ай! Это не Федя! — снова пискнула Лика, еще пронзительней прежнего.

Да, это был не Федя. На диване лежал совершенно незнакомый молодой человек. Он был весь в черном — в черной рубашке, черных брюках и нарядно сверкающих черных востроносых ботинках. Его голова свесилась набок. Тусклыми сизыми глазами он уставился на любимый Федей портрет Шекспира, висевший на стене. Лицо незнакомца было страшно, потому что бессмысленно и неподвижно.

— Совсем серый, — задохнулась Лика. — Я же говорила, что мертвый! Я сразу поняла! Я, правда, никогда мертвых не видела. Зато видела очень много живых людей и знаю, что они такими не бывают. Только кто это? И где Федя?

Последний вопрос был больше похож на панический взвизг. Катерина немедленно толкнула дурочку в бок:

— Тише ты! Не шуми. Непонятно пока, что тут произошло. Пять утра, кругом ни души. Или, наоборот, кто-то здесь засел совсем рядом? Хватит самодеятельности! Вызываю милицию.

Лика всегда искренне восхищалась хладнокровием и решительностью Катерины. Катеринина голова с гордым носом и буйными волосами, пегими от разноцветных перекрасок, обычно была высоко поднята. Катерина знала, что лучше и что надо делать, и практически никогда не ошибалась.

Некогда Федя с Катериной учились на одном курсе. Катерина подавала куда больше надежд, зато Федя брал авантюрностью нрава и необъяснимым умением устраивать дела. На пару они бы горы свернули, но работали всегда порознь — Катерина очень дорожила своей творческой независимостью. Она ставила яркие, эффектные, парадоксальные спектакли. В них было много философского скепсиса, броских формальных находок и нагих мужских торсов — такова уж была ее слабость. Критика от всего этого приходила в восторг. Катерина только и делала, что разъезжала со своими шедеврами с фестиваля на фестиваль. Федя больше тяготел к прикладным жанрам и всяческой мелочовке: телешоу, рекламе, клипам для местных полузвезд и театрализованным именинам состоятельных клиентов.