Полторы минуты славы

— Я не знаю никакого Карасевича. Первый раз слышу!

— Точно? — переспросил Лева, все еще тужась и не очень веря.

Тома отрапортовала:

— Точно! Первый раз!

Тошик пожал плечами:

— Ну, тогда извините...

Он вприпрыжку сбежал вниз по лестнице, немного помаялся в потемках с тугим замком железной двери и вырвался на улицу. Тут он перевел дух и оглянулся. Старуха все так же неподвижно глазела на него из-за задергушки.

«Нету Феди в живых», — теперь уже окончательно уверился Тошик.

Он должен был позвонить и отчитаться Катерине о проделанной работе. Но что сказать? Разве он что-то разузнал? Ясно, что сосуществовать в одной квартире с краснорожим Левой Федор Карасевич не может. Тома боится своего — друга? мужа? — смертельно. Интересно почему? Тошик, выросший в любящей семье, никак не мог себе представить, что можно бояться кого-то дома.

Нет, на улице Космических Мечтателей никакого Феди нет! И скорее всего, позавчера тоже не было. Если только Лева не прикончил его, не сварил и не спустил в унитаз (Тошик про подобные ужасы недавно читал в газете и находил, что Лева достаточно зверообразен, чтобы проделать любую гадость)...

Он набрал Катеринин номер:

— Катя! Это я.

— Ну что?

Нельзя сказать, чтобы Катерина задала свой вопрос, сгорая от нетерпения. Она тоже не надеялась на удачу.

— Его там нет, — кратко сообщил Тошик.

— Я так и думала. И куда это его занесло?

Тошик не решился сообщить ей свою версию насчет отваривания и спуска в унитаз. Вместо этого он сказал:

— Нам надо сегодня встретиться.

Проговорил он это низким, требовательным, взрослым голосом. Катерина все поняла и отрезала:

— Не надо! Не сейчас. Федя пропал. Пойми, каково мне!

Задудели гудки отбоя. Тошик положил мобильник в карман. Майский вечер только еще дозревал, слегка розовея, а все хорошее, что могло в нем заключаться, было уже кончено и похоронено.

Глава 4

Майор Новиков. САМЫЕ ДИКИЕ ВЕРСИИ

— Коля, к тебе женщина. Очень просится! Красивая брюнетка примерно твоих лет, — сообщила Самоварову Вера Герасимовна.

Она, несмотря на глубоко пенсионный возраст, до сих пор работала в музее гардеробщицей. И не перестала опекать своего протеже. Самоварова она знала с детства и считала своим долгом направлять его по верной дороге. «Твоя покойная мать всегда хотела, чтоб ты слушался моих советов. Да и отец тоже. Помнишь?» — часто говорила она.

Родители Самоварова много лет назад погибли в автомобильной аварии. Никаких распоряжений насчет того, чтоб он действовал под руководством энергичной соседки, сыну они не оставили. Отец вообще терпеть ее не мог. Однако Самоваров все-таки был благодарен Вере Герасимовне за то, что она притащила его в музей, где работала сама, и уговорила заняться реставрацией мебели.

Хуже пошли дела, когда она принялась подыскивать ему невесту. Многие годы Самоваров страдал от хитроумно подстроенных соседкой знакомств с какими-то странными девицами и тетками в разводе, которые просто погибали от желания о ком-то заботиться. Только чудом Самоварову удалось уклониться от этих забот.

Когда Самоваров без всякой посторонней помощи женился на Насте, Вера Герасимовна восприняла это как личное поражение. Она долго не оставляла надежд выжить легкомысленную, ненужно прелестную девчонку из сердца «бедного Коли» (иначе она его не называла). Коля должен одуматься! До сих пор она пыталась заменить Настю той неброской внешне, но глубоко ответственной и домовитой девушкой всего тридцати восьми лет, которую она давно присмотрела в одном знакомом семействе.

Только в последний год натиск Веры Герасимовны на ее подопечного немного ослаб. Ей стало не до чужой любви — она обрела собственную. По горячей страсти она вышла замуж за Альберта Михайловича Ледяева, бывшего концертмейстера театра оперетты, тоже вдовца.

Альберт Михайлович оказался очень слаб здоровьем. Лечение супруга поглотило все свободное время, всю энергию и помыслы Веры Герасимовны. Теперь она изводила Самоварова рассказами о скарлатине и коклюше. Эти хвори Альберт Михайлович перенес в незапамятном детстве, но они до сих пор коварно давали о себе знать. Почему-то Вере Герасимовне казалось, что бедный Колянуждается в подобных сведениях. Она показывала ему новейшие капли и гомеопатические гранулы, даже зачитывала целые столбцы из купленной по случаю медицинской энциклопедии, где находила свежие подробности неистощимого нездоровья мужа. Если в дверях мастерской мелькал ее седовласый перманент, атласный халат гардеробщицы и неизменная брошь с тремя тусклыми камушками, Самоваров знал: сейчас он узнает много нового и невеселого о бренном человеческом организме.

Лишь иногда, как сегодня, Вера Герасимовна сообщала что-то свеженькое, немедицинское.

— Что еще за женщина? — с досадой спросил Самоваров. Он не любил, когда его отвлекали в разгар работы.

— Твоих примерно лет, — повторила Вера Герасимовна.

Самоваров насторожился: моложавые голубые глаза Веры Герасимовны вспыхнули шкодливым огоньком. Именно так они обычно горели при попытках подсунуть вместо Насти более подходящую неброскую девушку.

— Очень эффектная брюнетка, — продолжила описание Вера Герасимовна. — Статная, сиреневый костюм от Шанель. В ушах, похоже, бриллианты. Довольно скромно оправленные, но немаленькие бриллианты.

— Где же она?

— Сидит у кассы. Говорит, что пришла по делу. С ней сумка внушительных размеров. Проводить ее сюда?

Самоваров задумался. От работы отрываться не хотелось, но вдруг незнакомка в сиреневом принесла что-то интересное? Многие лучшие вещи для своей коллекции он приобретал именно так, по случаю. А может, дама хочет что-то музею продать? Не исключено. Тогда почему она просится к нему, а не к искусствоведам? И почему выглядит так странно? Как правило, владельцы милых его сердцу мятых самоваров и облупленных чайников не носили бриллиантов.

— Ладно, пусть покажет охраннику сумку и поднимается сюда, — решил Самоваров.

Романтическое описание, сделанное Верой Герасимовной, полностью соответствовало действительности. У брюнетки в самом деле была в руках большая сумка. Бело-розовое, матовое, как зефир, лицо и черные глаза показались Самоварову смутно знакомыми.

— Да, я знала, вы именно такой, — улыбнулась посетительница не то Самоварову, не то своим мыслям.

Что за чертовщина! Самоваров никак не мог припомнить, где и по какому поводу он встречался с этой брюнеткой. На вернисаже? На чьих-то именинах? В Ушуйске позапрошлой зимой?

Он тревожно переводил взгляд с белоснежного лица дамы на ее черную сумку. Когда же, наконец, будет извлечена на свет предлагаемая антикварная вещь?

Брюнетка молчала и улыбалась довольно долго. Потом она сообразила, чего от нее ждут, и занялась своей сумкой — пошуршала какой-то бумагой, чем-то звякнула. Наконец выставила на самоваровский чайный стол большое блюдо.

Блюдо оказалось далеко не антикварным, а самым обычным, с толстой зеленой и тоненькой золотой каемкой. Но самое главное, на нем живописной горой высились крупные румяные пироги!

Самоваров не поверил своим глазам.

— Что это такое? — спросил он обескураженно.

— Я Нелли Ивановна Супрун, — заявила сиреневая дама. — И мне прекрасно известна ваша щепетильность. Это же не деньги! Это пироги. С курятиной, а вот те — с черемухой. Если у вас проблемы с зубами, я бы могла...

— Нет-нет-нет! — замахал руками Самоваров.

Он все еще ничего не понимал.

— Нет проблем? Это хорошо, — с сожалением сказала брюнетка. — А ведь я могла бы помочь — как вы, я надеюсь, поможете мне. Я мать! Я имею право использовать все средства! Мой сын совсем мальчик и не причастен к тому чудовищному преступлению, в котором его обвиняют, и...

— Погодите! Погодите! — обрадовался Самоваров. — Ваш сын — художник из сериала?

Так вот где видел он эту вишневую улыбку и черные кудри! Вчерашний миляга, которого приводила Настя. Конечно! Слава богу! А то Самоваров начал уже подозревать, что к нему пробралась сумасшедшая (такие случаи в музее тоже бывали), и теперь предстоит долгая и неприятная возня по выдворению ее из мастерской вместе с пирогами, сумкой и этим вульгарным блюдом.