Мольер

Послушаем, как сам Мондори рассказывает о триумфе «Сида»:

«Он так прекрасен, что самые целомудренные дамы воспылали к нему любовью, и огонь их страсти не раз прорывался в зале во время представления. На скамьях лож можно было воочию лицезреть тех, кого мы привыкли видеть не иначе как в раззолоченных покоях, в креслах, украшенных цветами лилии. Толпа у наших дверей была столь велика, что те уголки в театре, где обычно ютились пажи, стали желанным местом для голубых лент[40], а на сцене сверкали кресты и ордена вельмож».

Такой триумф разжигает зависть «Братства Страстей Господних». Актерам курят фимиам, чтобы преуменьшить заслуги автора:

«Не следует забывать, что талант и грация актеров, с коими они разыгрывали пьесу и украшали ее всякими выдумками, равно как и разумение сьера Мондори в своем искусстве, суть самые роскошные уборы «Сида» и первая причина его непомерной славы».

За этим последовал громкий «спор о «Сиде»[41], расколовший Французскую Академию, которая делала свои первые шаги: она была лишь за год до того основана кардиналом Ришелье.

ФЛОРИДОР

Но здоровье Мондори было подорвано напряжением сил в борьбе. В 1637 году, во время одного из представлений «Мариамны» Тристана, где он играет Ирода, его разбивает удар, у него отнимается язык. Сочтя себя достаточно окрепшим, он возвращается на подмостки по приглашению Ришелье. Но второй удар принуждает его покинуть сцену, на сей раз окончательно. Кардинал назначает ему щедрую пенсию, но разве может горсть золота утешить актера, которого болезнь разлучила с театром? Мондори доживает все же до 1651 года.

Его преемником в Маре становится Вилье. Он ангажирует трагика Флоридора, который, как говорят, превосходит Мондори. Флоридор будет «звездой» в корнелевских спектаклях — в «Горации», «Полиевкте», «Смерти Помпея», «Лгуне»: великий Корнель верен театру Маре, несмотря на уход Мондори и вполне вероятные заигрывания Бельроза. Бельроз еще раз просит Людовика XIII вмешаться, и тот снова забирает из труппы Маре шестерых актеров. Место Вилье занимает Флоридор; он не признает себя побежденным. Когда его театр сгорает, в 1644 году, он отстраивает его заново. Он человек столь же мужественный и преданный своему искусству, как Мондори. Но закат уже близок. В Бургундском отеле, где раньше шли только фарсы, теперь ставят трагедии. С 1637 года труппа получает очень весомое — и увесистое — пополнение: тот самый Монфлери, над которым будет впоследствии издеваться Мольер в «Версальском экспромте». Напрасно пишет Таллеман де Рео: «Бельроз был актер жеманный, высматривавший, куда бы бросить шляпу так, чтобы не поломать на ней перья; он мог неплохо произнести монолог или сыграть чувствительную сцену, но ничего не понимал из того, что говорил». А Сирано де Бержерак — о Монфлери: «Этот негодяй так толст, что его и в целый день всего не отдубасишь; оттого только он и вообразил себя важной особой».

Слова их должного впечатления не производят. Бельроз и Монфлери накладывают свой отпечаток на развитие драматического искусства. Теперь уже, наоборот, театр Маре ставит только фарсы. Бургундский отель называют «Большой труппой», а «Малой труппой», в отличие от него, — театр Маре, который вскоре теряет Флоридора, а затем и Корнеля.

ПОКРОВИТЕЛЬ МУЗ

Итак, театр, которого еще в 1600 году практически не существовало, получает права гражданства. Он вписывается в жизнь страны, становится всеобщей потребностью. Конечно, столь быстрым возвышением он обязан таланту и упорству актеров, выдающейся роли таких людей, как Мондори и Бельроз, Флоридор и Монфлери, еще больше — гению великого Корнеля, создателя трагедии. Но прежде всего — проницательности кардинала, «покровителя Муз» (по выражению Шапюзо) и поклонника драматического искусства. Если кардинал действительно любит театр настолько, что строит театральное помещение в Пале-Рояле и сам пишет какую-то часть трагедии «Мирам», которой театр Пале-Рояль открылся в 1641 году, то это потому, что он угадывает таящиеся здесь возможности. При умелом подталкивании в нужную сторону театр и в самом деле может служить власти, насаждать в умах важные идеи, способствовать укреплению абсолютной монархии, что составляет главную заботу кардинала, предлагать гражданскую позицию, манеру поведения, образ жизни, мораль. Вот почему Ришелье так настойчиво уговаривает литераторов писать трагедии и даже подсказывает им темы. Вот почему он относится к «Сиду» с опаской: непокорность героя — не лучший образец для подражания; она идет вразрез с сокровенными помыслами кардинала; Родриго — это ведь что-то вроде анархиста.

«Все те, — пишет Пелиссон, историк Французской Академии, — кто чувствовал в себе дарование, не упускали случая сочинять для театра: это было средство сблизиться с вельможами и снискать благоволение первого министра, который имел вкус лишь к этому одному из всех развлечений двора.

Он не только охотно посещал представления новых пьес, но и любил беседовать о них с поэтами, наблюдать, как зреют замыслы, и сам предлагал сюжеты. Если встречался ему человек, наделенный талантом, но не имевший душевной склонности писать в этом жанре, он незаметно побуждал его к тому, осыпая щедротами и милостями».

V КЛЕРМОНСКИЙ КОЛЛЕЖ

Введение

Крестная мать Мольера, его прабабка Дениза Лекашё, умерла вскоре после крестин. Его дед Жан I Поклен, «доставщик зерна на рынки города Парижа», — в 1626 году. Вдова Жана I, Агнеса Мазюэль, не оставит своей белошвейной мастерской и доживет до 1664 года. В Обезьяньем домике дела идут отлично. Клиентуру здесь составляют люди с положением в обществе, и она все расширяется. В 1631 году Жан II Поклен занимает место своего брата Никола на должности «обойщика на постоянной службе короля». Это происходит 22 апреля, а 29 мая он получает крупный государственный заказ — на поставку 300 полных комплектов постелей (матрацы, тюфяки, одеяла, подушки и простыни) для артиллерийских частей на сумму 8850 ливров. Чтобы перевезти такую кладь, понадобится не меньше восьмидесяти лошадей и двадцати повозок. У Жана II ничего не пропадает: один из погребов Обезьяньего домика он сдает двум купцам из Фронтиньяна. Они торгуют мускатными винами, и Жану II в качестве арендной платы поступает восьмая часть выручки; это значит немногим более 132 ливров в квартал и, надо думать, даровое вино. Он берет и учеников, разумеется, за деньги. По тогдашнему обычаю, эти подростки живут и столуются в Обезьяньем домике, как члены семьи. Их имена сохранились в архивных документах: Пьер де Франс (с 1621 по 1627),

Моро, сын позументщика (с 1626 по 1632), Жан Буше (с 1635 по 1641), Жак Броше, сын королевского стрелка (с 1640 по 1646). Лет им от пятнадцати до двадцати. О них стоит упомянуть, потому что они были товарищами Жана-Батиста. Жан II Поклен обращается с ними не лучше и не хуже, чем с собственным сыном. Вместе с ними будущий Мольер приобщается к профессии своего отца, учится ремеслу обойщика — может быть, с прохладцей, а может быть, и он захвачен азартом соревнования, той атмосферой подъема и веселой бодрости, которая царит в мастерской. Жан II пользуется такой доброй репутацией, что знатные господа отдают своих слуг на воспитание в его семейство: так, некоего Габриеля Фрюнжело из дома кардинала Лионского привозит на улицу Сент-Оноре Франсуаза де Сувре, маркиза де Лансак; англичанин, Уильям Нелсон, который служит у графини Дерби, попадает сюда через Жана де Монконтура, сьера де Шандо. Из этого видно, что за клиенты бывают в Обезьяньем домике.

С раннего детства Мольер мог наблюдать людей, которых при других обстоятельствах он видел бы лишь мельком и издали; он запоминает манеры, речи этих маркизов и маркиз, которых впоследствии будет так замечательно изображать на сцене и на бумаге. Но — неслыханная удача! — он знает и оборотную сторону медали благодаря неизбежному общению со слугами; это промежуточная среда, зачастую двусмысленная, иногда не слишком привлекательная, но всегда живописная. Ему не приходилось придумывать все проделки плутоватых слуг в своих комедиях, достаточно было просто обратиться к воспоминаниям счастливых детских лет.

40

голубые ленты — то есть кавалеры ордена Святого Духа.

41

«спор о «Сиде» — вскоре после триумфальной премьеры «Сида» на Корнеля посыпались нападки завистливых литераторов; открыли эту кампанию «Замечания» Жоржа де Скюдери, за которым стоял сам кардинал Ришелье, яростный противник пьесы — не столько по эстетическим, сколько по идеологическим соображениям. По настоянию Ришелье дело было отдано на суд Французский Академии. После пятимесячных дебатов академики вынесли уклончивый, половинчатый вердикт, который не мог удовлетворить ни Корнеля, ни Скюдери, ни Ришелье, но с которым все они сочли за благо согласиться.