Галина Уланова

Стремясь ответить на все эти вопросы, Уланова написала немало статей, раскрывающих ее творческую лабораторию, рассказывающих о труде балерины. Уже несколько лет подряд Уланова является председателем жюри Международного конкурса балета, ежегодно происходящего в г. Варна (Болгария), она была председателем жюри Первого международного конкурса артистов балета в Москве в июне 1969 года.

Уланова — застенчивый, сдержанный, но очень собранный и энергичный человек. В жизни ей не свойственна та трогательная мягкая лиричность, которая характеризует ее сценические создания. Она решительна, деловита, может быть очень твердой. Ее сценический и жизненный «характеры» как будто не совпадают. Может быть, в искусстве раскрывается самая глубокая, потаенная часть ее существа, так же как в замкнутой, всегда сдержанной Ермоловой сцена обнаруживала могучий героический темперамент, а у немолодой, усталой, измученной жизнью Комиссаржевской раскрывала весеннюю порывистость юности.

Было очень интересно наблюдать, как вела себя Уланова во время бесконечных вызовов.

«Перед занавесом она — олицетворение скромности», — писали о ней в Мюнхене.

И действительно, выходя на вызовы, Уланова принимает овации почти смущенно. Она словно не сразу «выключается» из того мира и состояния, в котором только что жила на сцене.

После первого акта «Жизели» она мгновение стоит перед восторженной публикой почти безучастная; застенчивым, чуть неловким движением машинально поправляет прядь растрепавшихся во время трагической сцены волос и только спустя какое-то время на ее бледном усталом лице появляется слабая улыбка. В ее поклонах нет никакой искусственной оживленности, кокетства. Выходя на вызовы, она не скрывает легкой усталости, смешанной с чувством какого-то успокоения, удовольствия, ее улыбка лишена натянутости и заискивания. Иногда, когда овации кажутся ей уж слишком долгими, а цветы сыплются густым дождем, она недоуменно и шутливо пожимает плечами, лукаво «увертывается» от летящих букетов, у нее появляется едва заметная, добрая насмешливость по отношению к этой восторженности.

Надо сказать, что ее вызывали без конца в антрактах и после спектакля не только для того, чтобы выразить свою благодарность и восхищение, но и просто для того, чтобы еще и еще раз увидеть, как она выходит, кланяется, поворачивает голову, оглядывается на партнера, ловит сыплющиеся цветы.

Об этом писал С. Михоэлс в своей статье об Улановой. «Уланова — это болезнь моей души. Не могу о ней говорить спокойно. Дело не в том, что она неповторима. Конечно, она неповторима. Но я бы сказал, что она — божественна.

Я не случайно говорю, что она божественна. После „Ромео и Джульетты“ в зале осталась даже так называемая „галошная“ часть публики, — осталась та публика, которая обычно, не дожидаясь конца, бежит к вешалке. Есть предел аплодисментам и вызовам, можно вызвать десять-двенадцать раз. Но нет, ее вызывали без конца. В чем дело? Оттого ли, что хотелось высказать ей свою благодарность? Нет, хотелось лишний раз посмотреть на Уланову. Вот впечатление, которое она произвела».

Об Улановой написано много книг и статей. Многие художники создают ее портреты, скульпторы бесконечно лепят ее фигуру. Янсон-Манизер создала целую серию скульптурных изображений Улановой. Ее лепили Коненков, Мухина, рисовали Сарьян, Пименов, Соколов, Акимов, Орешников, Верейский, Б. Шаляпин.

Но разве слово, краски и мрамор могут до конца запечатлеть неповторимое мгновение вдохновенного танца, уловить его живой трепет. Правда, существуют фильмы с участием Улановой, но в них ее танец невольно подчинен законам киноискусства, несколько изменен по сравнению с тем, каким он предстает в спектакле, на сцене театра.

Недаром знаменитый французский киноактер Жерар Филип, увидев ее в Большом театре в балете «Золушка», воскликнул: «Увы! Кинофильмам никогда не передать все ее обаяние и нежность, которые уловил наш глаз».

Выступления Улановой по многу раз посещали не только ее искренние почитатели — зрители, не только критики, изучавшие ее творчество, но и кинооператоры, стремившиеся уловить, остановить «прекрасные мгновенья» ее вдохновения. Чаще всего им было неудобно и трудно — снимать приходилось из боковой ложи, они всем мешали, на сцене порой не хватало света, ничего нельзя было прервать, остановить, повторить…

Но они думали не об оригинальном ракурсе или эффектном кадре, а только о том, чтобы сохранить хотя бы отдельные секунды танца Улановой.

Существует документальный фильм, в который вошли эти материалы. Единственной, но зато необычайно упорной противницей создания этого фильма была Уланова. Она долго и упрямо доказывала, что ничего не выйдет, что эти кадры неинтересны, никому не нужны, несовершенны с кинематографической точки зрения, что их надо спрятать и никому не показывать, что невозможно добиться синхронного соединения неозвученной ленты с музыкой и т. п.

В конце концов фильм все-таки был создан, но и он только эхо, слабый отзвук того, что называется искусством Улановой.

Как воспринимает Уланова выпавшую на ее долю славу?

Мне кажется, только как нечто налагающее огромную ответственность. Чем больше и громче становилась ее слава, тем напряженнее и труднее делалась ее жизнь в искусстве, тем сильнее росло в ней чувство ответственности, ощущение обязанности сделать все как можно лучше, до предела отточить свое умение, мастерство. Все знаки почета и славы очень мало занимают ее, а порой даже кажутся мешающими, отвлекающими от главного, то есть все от той же работы.

Кадры кинохроники запечатлели Уланову на аэродромах во время ее «прилетов» после триумфальных гастролей, в моменты торжественного вручения ей почетных дипломов и наград. Нельзя без улыбки смотреть эти кадры — такой растерянной, неловкой и застенчивой выглядит на них Уланова. Ее засыпают цветами, поздравляют, говорят речи, а она в ответ на все это как-то недоуменно пожимает плечами, растерянно улыбается и, очевидно, с великим трудом «выдавливает» из себя полагающиеся во время подобных торжеств слова.

Уланова рано, очень рано стала известной актрисой. Но это никак не сказывалось на ее облике и манере поведения. Вот как описывают юную балерину ее первые критики и интервьюеры: «В строгом костюме и спортивных на низких каблуках туфлях школьницы она похожа на серьезную девушку, которая не уделяет много времени своей внешности. Кажется, ничего нельзя прибавить к этой простоте».

И теперь в ее облике нет ничего от прославленной знаменитости. Предельно скромный, строгий костюм, бледное лицо, гладко причесанные назад, разделенные пробором волосы.

Но что сразу выделяет Уланову, приковывает к ней внимание, — это удивительная пластичность. Причем опять-таки в ее грации нет ничего искусственного, нарочитого. Уланова обладает редкой природной пластичностью, врожденной, а не только приобретенной в балетных классах грацией. Каждое ее движение абсолютно свободно, непринужденно, естественно. «Нагибаясь за чем-нибудь, оборачиваясь на неожиданный зов, поднимая руку, чтобы достать понадобившийся предмет, она невольно принимает совершенные по пластическому рисунку позы. Свободная простота движений — свойство ее натуры. Уланова всего лишь проходит по репетиционному залу, поливает из лейки пол, а за каждым ее движением невольно следят десятки внимательных глаз»[47].

Первое, затем все более крепнущее впечатление от Улановой — абсолютная простота, ничего «актерского», полная свобода от всякой позы и аффектации. Даже когда разговор касается того, что волнует ее, ей не изменяет сдержанность.

Негромкий голос, спокойные движения, внимательные глаза, пристальный, иногда чуть насмешливый взгляд, редкая, но тем более радующая своей искренностью улыбка — все это оставляет впечатление сосредоточенности, простоты, прямоты. Она не подчеркивает своей приветливости, но в ней нет и тени высокомерия.

Присущий ей юмор начисто избавляет ее от экзальтации и восторженности. С юмором говорит она в «Школе балерины» даже о своей прославленной лиричности. «Как ни юмористически это звучит теперь, но, ей-богу, может быть, славой балерины лирического склада я отчасти обязана своей тогдашней прозаической болезни, я слишком быстро уставала, мне всегда хотелось двигаться возможно менее порывисто и резко, я редко улыбалась, мало бегала и прыгала. Кроме того, от природы я была очень застенчива. Вот так, быть может, и выработалась мягкость движений и линий, которые мне не раз ставили в заслугу и начало которых (как знать?) было вовсе не во мне, а в том, что привело меня в Ессентуки» [48].

47

В. Красовская, Галина Уланова. — «Звезда», 1954, № 1, стр. 154.

48

Галина Уланова, Школа балерины. — «Новый мир», 1954, № 3, стр. 214.