Страница 2 из 36
Только те, кто стрелял из хорошего лука, знают эту упругую радость, когда в руках тугая сила и ты уверен в метком выстреле.
Ш-ших! Тетива больно ударила по запястью (надо бы сделать щиток на руку, да все некогда). Стрела как бы растаяла, и тут же донесся стук наконечника.
Вот это да! На такую удачу Митька и не надеялся: стрела торчала в монокле баронессы.
Митька негромко крикнул «ура!» и бросился к тумбе, путаясь ногами в зарослях мышиного гороха.
Все было здорово. Жаль только, что наконечник вошел не очень глубоко. Видно, слишком толстой оказалась бумажная шкура.
Но Митька знал, что делать. Ведь главное — он попал. И теперь он считал себя вправе помочь стреле. Он встал на цыпочки, дотянулся и выдернул оперенное древко из наконечника. Затем нагнулся, чтобы поискать обломок кирпича. Кирпичом он хотел забить наконечник поглубже и опять вставить стрелу. Так будет надежнее. Но обломка не нашлось. Митька выскочил из газона, присел перед штакетником и дернул к себе деревянную планку. Заскрипели гвозди. Митька дернул еще раз, планка оторвалась, и он сел на дощатый тротуар. Шепотом сказал:
— Муй бьен, камарадос.
По-испански это приблизительно означало: «Все в порядке, ребята».
— Муй бьен, — согласился с ним насмешливый мужской голос.
По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя неприятности, он медленно оглянулся. И увидел серые брезентовые сапоги. Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.
— Безобразничаем… — не то спросил, не то просто сказал милиционер.
Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться — глупо. Митька встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать сапоги милиционера.
— Ну, придется прогуляться, — сказал милиционер и почему-то вздохнул. — До отделения.
Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг — раз! — валится на человека беда!
Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде «дяденька, больше не буду, простите, я нечаянно», то, наверно, можно еще спастись. Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.
— Идем, — сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. — Да не вздумай драпать.
Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.
Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями, двухэтажным домом и флигелем.
Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Попалась навстречу маленькая девочка с жестяным бидоном — свободная и счастливая. Протарахтел голубой автобус — в нем тоже ехали счастливые и свободные люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.
Потом они зашагали по Садовой. «Во второе отделение ведет», — обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего конвоира. Молодой совсем, новичок, наверно. Обрадовался, что поймал «нарушителя»». Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к Митьке.
Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.
— Шагай-шагай, — поторопил милиционер, — не крути головой. — Подумал и добавил: — А еще, наверно, пионер…
— Ну и что… — хмуро сказал Митька.
— Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.
— Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.
— Ничего, разберемся. Как фамилия?
— Сидоров.
Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть свою собственную фамилию.
— Имя?
— Валерий.
— Где живешь?
— На Перекопской. Дом три, — сказал Митька и с грустью вспомнил хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а недавно уехал в Пензу.
— Ладно, шагай, — снова сказал милиционер.
Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина сработала! Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку…
Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.
— Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.
Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.
— Странно даже, — сказал милиционер. — Шли, разговаривали… И вдруг — бац! Ведь договаривались же: не драпать.
— Ну что вам от меня надо?! Что я такого сделал?! — с прорвавшимся отчаянием воскликнул Митька.
— А тумбу кто дырявил? Может быть, я? Ты.
— «Дырявил»! Одна малюсенькая дырочка! Залепят — вот и все.
— Если все будут по тумбам стрелять, что получится?
— Все не будут, — безнадежно сказал Митька.
— Рейку зачем оторвал от штакетника? Разве не хулиганство?
— Я ее только на минуточку. Я потом бы опять приделал.
— Врешь, — убежденно сказал милиционер.
«Вру», — подумал Митька и сказал:
— Ничуточки.
— Всю траву, можно сказать, в газоне вытоптал…
— Траву? Да там чертополох один, только ноги ободрал. Во! — Для убедительности Митька ухватил себя за щиколотку и подтянул вверх ногу. Царапины были похожи на след кошачьих когтей. Но милиционер не разжалобился.
— Не скачи. Больше не ускачешь.
Он взял Митьку за локоть.
— Пустите, — хмуро попросил Митька. — Я больше не побегу.
— Знаем мы это дело.
— Ну… честное пионерское, не побегу. Пустите. А то знакомые встретятся, скажут: ведут, как вора.
— Честное пионерское начал давать… А ты пионер? У тебя и галстука-то нет.
— Просто не надел сегодня. Ну вот я за значок берусь, он со звездочкой. Значит, не вру. Ну честное слово!
Митька ухватился за тяжелый значок «Ворошиловского стрелка» второй ступени, которым оттягивал левый край матроски.
— Не считается это, — возразил милиционер. — Значок-то не твой.
— Не мой?!
— А твой, что ли? Был бы хоть еще маленький, а то взрослый «Ворошиловский стрелок»! Ты голову не морочь. Такой значок заработать — это не стрелы пулять, подвергая опасности прохожих.
— Во-первых, — сипловатым от обиды голосом сказал Митька, — никого я не подвергал. Во-вторых, значок все равно мой! Вот!
Ему часто не верили, и он привык, но сейчас обида была сильная: схватил, ведет куда-то, насмехается да еще и не верит! Сам небось и стрелять не умеет как следует, хоть и нацепил кобуру с наганом.
Из нагрудного кармашка выхватил Митька сложенный вчетверо листок, уже порядком измочаленный и потертый на сгибах. С лиловой печатью Осоавиахима и подписью военрука. Это было временное удостоверение (для настоящего не нашлось корочек, обещали дать потом).
Отпечатанные на машинке слова отчетливо свидетельствовали, что «ученик пятого класса «Б» школы-десятилетки № 1 Дмитрий Вершинин выполнил норму…». Дмитрий Вершинин! А не…
Митькина рука остановилась в воздухе. Но милиционер выхватил из пальцев бумажку. И на лице его расцвела улыбка. Радостная, как у мальчишки, который выиграл спор.
— Я же говорил — не твой! Тут же не твоя фамилия!.. Постой… — Лицо его опять стало спокойным, а потом строгим. — Ты Сидоров или Вершинин?
— Вершинин, — тихо сказал Митька и стал смотреть в сторону. Они помолчали несколько секунд.
— Нехорошо, гражданин Вершинин, — задумчиво заговорил милиционер. — Чужая фамилия. Попытка к бегству…
«Издевается», — понял Митька. Милиционер оторвал глаза от документа и пристально глянул на Митьку.
— А кто у тебя отец?
— Учитель.
— В первой школе?
— В первой…
— Петр Михайлович?
— Ага, — безнадежно сказал Митька. Он не удивился: отца в городе знали многие.
Все еще разглядывая бумажку, милиционер двинулся по тротуару. Видно, случайно он изменил направление и шагал теперь обратно, к улице Герцена. Митька побрел следом: теперь все равно не убежишь. Найдут.