Страница 24 из 181
— Натали, — иезуит улыбается добро и лукаво, — Если хотите — можете взять себе, что-нибудь, на память…
— Зачем? — не ждал он от меня таких слов, даже с лица спал — Обойдусь… — вот ещё, пусть Фриц подарит. Король, называется, «F4 и прочая»… А с другой стороны — дома у меня пара таких же камушков лежит. Кулон и диадема. В серебре. Серьги я с детства терпеть не могу… Оно мне надо? Или, меня «на слабо» проверяют?
— Жаль, — прямо скорбным тоном, — Это предложение от чистого сердца, — ха-ха, так я тебе и поверила…
— Сами берите, — отвечаю, — Я никому не скажу, — а он, вдруг, опять, сделался грустный, до траура.
— Вы их что, даже не взвешивали? — странный вопрос, а какой смысл? Наверное, мысли по лицу прочел…
— «Бусы и зеркальца»… — повторил зачем-то, и взглянул на меня сердито, — Ах, вы, наверное, не бывали в Африке? — с дикарем себя сравнил? Гм… Я только что видела его слабость… Унижения простить не может?
— У меня есть точно такие украшения. Дома… — не знаю, зачем я ему в этом призналась, — Мне хватает…
— Представляете, — Барон аккуратно уложил камушек в общую кучу, — сколько, за этот ваш бросовый хлам, «модного желтоватого оттенка» (а что, разве не правда?), готовы, хоть сейчас, заплатить голландские ювелиры?
— Вам мало? — не следовало мне, с взрослым дядькой, таким тоном говорить — его буквально сморщило.
— Не понимаете… — нахохлился, — Простите мою дерзость, ваше высочество… — а в глаз, за такие слова?
Что-то мне его жалко сделалось. Ну, никак не объяснить человеку нашу систему. Если можно обойтись без помпы, значит — надо без неё обойтись… Если сказано, что все люди равны, значит — равны… Вот и нечего щеки надувать… Впрочем — «произвести прибавочный продукт довольно легко, попробуйте его присвоить!» Там действительно высокое искусство. А здесь… Простой знак приличия. Фрицу сделали подарок — от лица Католической Церкви (пускай он ничего не стоит для Папы, из крепости Розенберг и города его церковников давно выгнали). У Фрица, ни кола, ни двора, одна комната в общаге. Но, коллектив за него подписался — нате! Теперь никто не скажет, что наследное владение Оттонов досталось новому императору даром. Вот фото. Вот свидетели. За неполное ведро отходов оптической промышленности иезуиты смогут неплохо поправить свои дела. А Белову бы, подобное — с рук не сошло. Он сразу понял, даже пытаться не стал… Сложно устроен мир! Кстати, а ведь подвернулся отличный момент задать попу вопрос (раз не получилось с лестницы спихнуть).
— Не боитесь, что, зная настоящее происхождение Фрица, люди сразу поймут — замок Розенберг и город Кронах — просто куплены нами? — я тоже умею быть коварной и узнавать несколько вещей сразу, да!
— Знаю, что если мы про это заикнемся, то следующее ведро ру-ти-ла (подчеркнуто раздельно произнес) господин Белоф-ф-ф рассыплет на мостовой, в квартале гранильщиков Амстердама, — лучезарно щерится… — Что может подорвать с таким трудом достигнутое взаимопонимание. Постарайтесь и сами не проболтаться…
Уел! Однако сердиться на иезуита не получается. Очень он правильный тон для разговора выбрал. Мне понравилось… Реально, интересный дяденька. Пусть пока живет.
Телефон грянул за моей спиной противной, режущей уши трелью. Сразу слышно, что звонок настроен на максимальную громкость, а звуковая гамма никого не колышет. Мужицкое царство… Портьера, за которой он стоял (апчхи!), пропиталась пылищей. Похоже, со времен крестовых походов, генеральной уборки тут не бывало… Хотя, если прикинуть объем работы, весь личный состав Базу можно смело записать в уборщики и дела им хватит — по гроб жизни. Простим… Вытянула аппарат (он, как раз — чистенький) на свободное место, уселась в кресло и только потом, неторопливо, подняла трубку. Я всегда чувствую, кто звонит. Пусть ждет и беспокоится. Бросил меня тут, понимаешь. Готов? Цирковая труппа на выход! Вроде бы наловили статистов для массовки… Ждут главных героев. Кивнула иезуиту — нас приглашают на арену. Дверь бросила открытой. Специально… Он так забавно косился, вероятно, ожидал, что опустевшую комнату примут под ответственное хранение. Кому оно надо? Впрочем, один человек в коридоре все же оказался и Барон немного успокоился.
Во внутреннем дворе замка нас встретил образцово-показательный паноптикум человеческих типов. За рулем аэродромной электрокары, наскоро задрапированной защитного цвета брезентом — мрачный бородатый мужик в солнцезащитных очках. По обоим бортам, свесив ноги, ещё десяток архаровцев в таких же очках и с короткими крупнокалиберными винтовками в руках. Откуда они эту древность добыли? Если помню, сосед с такой на медведя ходил. «Ангарка-Магнум», под дымный порох. Раритет, снятый с вооружения 5–6 лет назад. В школе, на НВП, мы её уже не проходили, только в руках подержали. Мальчишки пробовали в тире стрелять и потом пару дней потирали синяки на правом плече. Сравнительно с нормальным автоматом — это настоящая гаубица, для неё станок или лафет нужен. Небось, в загашнике, у коменданта «стволы» отыскались. Сойдет!
Но, добило меня другое — у всех сидящих, без исключения, на левой стороне груди — блестящая латинская буква «N», в обрамлении разомкнутой окружности. Из упаковочной фольги полевых рационов вырезали, не иначе… И на кепи — та же самая буква «N». Что, если верить папе — вопиющая демаскировка и готовая мишень для противника. Короче — опереточное воинство, из любительского спектакля, на Новый Год. Посередине, на сиденье механика (узнала я этот драндулет, такой же, или он самый цистерну с водой, вчера, по мосту тащил) восседает папа, с черным чемоданчиком на коленях. Весь из себя торжественно-строгий. Посланник он тут…
Фотоаппарат у меня сразу забрали, заставили под прицелом объектива походить вокруг, становиться с разных сторон электрокара. То рядом с Фрицем, то рядом с Бароном, то между ними, то в дверях. Ладно, хоть в кокошник не нарядили и поднос с хлебом-солью в руки не сунули. Большое им всем человеческое спасибо! Единственно — порадовалась за ребят, щербатых улыбок — ни у одного. Все сверкают стальным оскалом. Их, наверное, специально, «по признаку зубастости», для постановки подобрали. Потом все слезли с электрокара и образовали маленькую колонну, вроде бы папа несет чемодан, они его стерегут, а иезуит с Фрицем — идут ему навстречу. За каким-то бесом меня заставили ходить вдоль строя этих лбов и изображать, что смотрю им в глаза. Всю пленку в ручном фотоаппарате отщелкали, только тогда угомонились. Фотограф пошел его перезаряжать, а мы потянулись в обратном направлении. Главное, всё без толку. Тот самый первый, мой кадр, в итоге один в подборке и остался. Как самый убедительный и натуральный. В комнате пустили в ход здоровенную камеру с магниевой вспышкой. Общим планом сняли, как пакуют и запечатывают сургучом (это он в жаровне вонял, вспомнила название) упаковки с гранеными кристаллами, как ссыпают в маленькие мешочки и запечатывают тем же сургучом лом рутила. Несколько крупных кристаллов иезуит спрятал в особую плоскую шкатулку. Во всех углах, по стойке смирно, потели ребята с «Ангарками», расставленные так, что бы кто-то из них всегда оказывался в кадре. Комедия, право слово… И папа, и иезуит остались довольными. В конце представления, я отпросилась выйти и просто от них сбежала. Вышла на открытую стену замка и уселась между зубцами…
Думала — чем позже про меня вспомнят, тем позже позовут. Надоело сургучным дымом и старой пылью дышать. Фигушки! Сначала фотограф с перезаряженной камерой в проходе показался. Потом Фриц выскочил и принялся мне зеркальцем семафорить. «Сиди, как сидела! Не двигайся!» Командир… Фотограф пощелкал с рук, потом вытащил на площадку перед дверями свой самый главный агрегат… а двое самых здоровенных лбов встали по бокам от меня на фоне зубцов, почетным караулом. Скука накатила, хоть беги. Тут вспышка и пыхнула. Фотограф, хоть любитель, мастером оказался. Вышла у него исключительно атмосферная карточка — «Тоска по далекой родине». Когда увидела — сама себя пожалела. Сидит, на грубом камне бойницы, хрупкая большеглазая девушка, в сереньком комбинезоне и револьверной кобурой на поясе, рядом — замерли амбалы, с крупнокалиберными винтовками, а в глазах у девушки (то есть меня) написано крупными буквами — «Что б вы все сквозь землю провалились!». Причем, знаю, про эту мысль — только одна я. Все остальные, до сих пор, смотрят и умиляются тонкой романтике кадра. Расцвет эпохи классицизма, мать его… Дух античности, блин!