Страница 34 из 132
Алексей вышел из обогревалки, увидел промелькнувший впереди оранжевый полушубок Борисова; тому сообщил о находке старшина.
Новую траншею стали рыть по приказу из штаба полка недавно, располагалась она под прямым углом к общей линии окопов, тянулась в сторону немцев. Копали ее, соблюдая секретность, по ночам, но теперь, когда углубились, работали и днем. Два отделения попеременно долбили кирками и лопатами зачугуневшую землю. Сейчас красноармейцы сгрудились посередине траншеи и что-то разглядывали.
— Собрались? Забыли, что приказывал? Ждете, чтоб миной накрыло? — прикрикнул Борисов. — А ну, марш по местам.
Красноармейцы отступили, затеснились в нишах, но не уходили. Всем было интересно услышать, что скажут офицеры.
На дне ямы, ничем по виду не отличаясь от серой илистой глины, лежали странные, действительно диковинные кости. Решетка огромных, уменьшающихся к хвосту пластинчатых ребер. Располовиненный, плоский и удлиненный по форме череп с огромным провалом глазниц. Не дракон, конечно, и не ихтиозавр, и не ящер, но и не похоже на останки какой-либо знакомой живности.
— По-моему, рыба, — присел на корточки и высказал свое предположение Осташко.
— И я сразу сказал, что рыба, — подхватил Гайнурин. — А ребята на смех подняли, не бывает, мол, здесь таких.
— А вот когда-то бывали… тысячи лет назад…
— Эх, сейчас такая бы попалась, на всю роту ухи хватило бы.
— Пожалуй, не только роте.
Алексей с любопытством прикидывал на глаз исполинские размеры костей.
— Что будем делать с ней, товарищ капитан? — спросил Браточкин у командира роты.
— Что делать? Воевать надо, старшина. Копайте ходок. Чтоб к утру закончили. Да, как предупреждал, поосторожней и землю относите подальше, на обратный скат, чтоб здесь наверху никакого следа не было. Понятно?
Но, уходя, Борисов все же с заинтересованностью ткнул носком сапога костяную голову, распорядился:
— А эту башку принесите на КП, в блиндаж, пусть пока полежит.
На западе над вороньим крылом леса морозно багровел закат, был этот багрянец какого-то хмурого оттенка, вернее, множества оттенков — густо-свекольного отстоя понизу, повыше темно-палевый, а еще выше сливались с тучами павлиньи, зеленоватые и желтые, отсветы. Посматривая на эту разгоревшуюся вполнеба игру застуженных красок, невольно любуясь ею, Борисов и Алексей возвращались к себе в землянку.
— Торопят нас с этой траншеей, — сказал Борисов. — Приказали, чтоб быстрей закончить… В разведку с нашего участка пойдут.
— Не думаю, чтобы только ради разведки.
— Нет, конечно, да и соседи тоже копают.
— Видишь, значит, обмозговывают что-то посерьезней.
— Да для начала и высотку прихватить было бы неплохо. Своими силами тут не обойтись. По меньшей мере батальон, а то и два нужно. Так что прощайся со своими обогревалками.
— Это без всякой печали, там, у немцев, они не хуже, попользуемся…
— Рассчитываешь на центральное отопление?
— Можно погреться и без него. Так, как под Владикавказом.
— Это и я бы не прочь.
Вечером следующего дня и в самом деле на участок роты пришла группа ночного поиска из дивизионной разведки. Все в белых, еще без единого пятнышка маскхалатах, с заносчивыми, самоуверенными повадками. Только в ротном блиндаже командир группы — младший лейтенант — сбавил спесь. Знакомясь со схемой полосы обороны, вежливенько допытывался где что, попросил в случае нужды прикрыть их отход, условился о сигналах. Расспрашивал он дотошно, смышлено, видимо, первое офицерское звание получил на фронтовых курсах, перед этим побывав уже не в одном переплете. Волосы стрижены по-солдатски, а усики над широкогубым ртом уже отрастил и, хоть подкручивать пока было нечего, все тянулся к ним крепкими, короткими пальцами. Щелкнул ногтем по приспособленной под пепельницу рыбьей голове, колупнул окаменевший глаз, который загадочно и вопрошающе глянул на него из невообразимо далеких, занесенных илом и песками тысячелетий: «Кто вы такие?»
— Ишь, штучка!.. — но расспрашивать не стал, заспешил.
Шел третий час ночи. Разведчики вылезли из окопов, осторожно поползли на ту сторону. А там, за белевшим бруствером, была все та же тьма-тьмущая, словно выпавший снег припорошил только нашу оборону, а немецкую обминул, не тронул. И ветер тянул из этого мрака ледяной, разгонистый — начал свой разбег еще где-то в Прибалтике, воровски прошмыгнул оголенными лесами Псковщины, убыстрил его на скользких льдах Ловати. Но то, что он бил в лицо, это тоже хорошо было для поиска…
Несколько раз звонили из штаба полка, осведомлялись о разведчиках.
— И чего тормошат? Сами же услышат, когда до этого дойдет, — ворчал Борисов, опуская трубку.
Он и Алексей поочередно дежурили на левом фланге роты. Там приготовилось открыть огонь отделение Вдовина, бодрствовали и расчеты двух «дегтяревых». Чтобы взбодриться, не замерзнуть, потопывали валенками.
Первые гранаты разорвались глухо, будто под пуховой периной. Потом наперегонки зачастили пистолетные выстрелы, дробно рассыпались очереди автоматов, послышались крики. Взлетела ракета, но не там, где потревожило ночь схваткой, — там еще не пришли в себя, — а далеко в стороне, за недавним бродом. Наверное, и сейчас, когда река стала, гитлеровцы продолжали вести наблюдение за этим участком. Свет выхватил белую, застеленную сверкающей парчой поляну снега, и, стараясь не замечать этого слепящего сверкания, Алексей смотрел в другую сторону, правее, туда, откуда должна была возвращаться поисковая группа. Если удача, если все получилось так, как было расписано…
— Погоди, рано еще, — крикнул Алексей, услышав, как рядом в нетерпении щелкнул затворной рамой Гайнурин.
Бесприцельная стрельба вспышками перекидывалась от траншеи к траншее и теперь велась немцами вдоль всего берега. Алексей встревожился. Попробуй-ка услышать сигнал, о котором договаривались. А без него не помочь ничем. Без него, что б там ни случилось, пятерым не на кого положиться, кроме как на самих себя — на свою изворотливость, нахрапистость, бесстрашие. Широкогубый, поднимаясь из-за столика со схемой, так и сказал: «Ладно, возьмем нахальством». И вот донесся свист, хлесткий, заливистый.
— А теперь давайте-ка! Огонь! — скомандовал Алексей.
Цветистые трассы отсечного огня наискосок устремились в черноту, в неизвестность ночи — ровные, оберегающие своих строчки, только на далеком излете никнувшие к земле. Алексей скинул варежку и стрелял из автомата короткими очередями. Тоже, понятно, вслепую, не целясь — куда бы в этаком кромешном мраке? — лишь бы не выпустить гитлеровцев из траншей, чтоб не кинулись наперехват, вдогонку. Если опять-таки удачлив губастый и его ребята…
Блеклые, расплывчатые халаты отходивших обозначились лишь за три шага до окопов. Среди этих неясных силуэтов заметно выделялась, темнела взваленная на плечи одного из них ноша. Сбросили ее на дно окопа, тяжело скатились вниз сами.
Послышался голос Борисова:
— Все целы?
— Мы-то целы, а вот он — черт его знает… Гришин, выйми кляп, пусть встает. Не церемонься, пошевели прикладом… Извозчиков больше нет!
Немец оказался жиденьким, хлипким обер-лейтенантом, и такое звание, при его невзрачном писарском виде, вообще-то было странным.
И разведчики, присевшие на нары, и Осташко с Борисовым, и двое красноармейцев, стоявших у полуотворенной двери, рассматривали пленного, как в цыганском таборе рассматривают удачно или неудачно приторгованного на ярмарке коня.
А пленный, чуть отогревшись в жарко натопленной землянке, начал икать.
— Налейте ему стопку, товарищ капитан, — попросил разведчик, — мне ж его еще три километра вести, а видите, как его лихоманка бьет.
Борисов без особой охоты, но все же достал флягу, плеснул в кружку.
— Ну! — приказал разведчик. Немец испуганно смотрел на кружку, потом, будто отчаявшись, схватил ее, закинул голову, обнажив под воротником белый хрящеватый кадык, послушно выпил. Младший лейтенант поднялся, стал проверять его карманы. Вытащил и переложил к себе его документы, письма, раскрыл найденную пачку сигарет, угостил всех, не обнес и самого хозяина.