Рождественские стихи русских поэтов

В этой книге собраны рождественские стихи поэтов-классиков, почти забытые произведения народной поэзии и стихи наших современников, продолжающих традиции классической русской литературы. Сборник, посвященный Рождеству, придется по душе не только любителям поэзии, но и всем, кого переполняет радость о приходе в наш мир Христа Спасителя.

Составитель Татьяна Стрыгина

Сергей Аверинцев (1937–2004)

Составитель Татьяна Стрыгина

Рождественские стихи русских поэтов

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС 13-315-2236

Дорогой читатель! Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную. Как это сделать – узнайте на нашем сайте www.nikeabooks.ru

Если в электронной книге Вы заметили какие-либо неточности, нечитаемые шрифты и иные серьезные ошибки – пожалуйста, напишите нам на [email protected] /* */

Спасибо!

Сергей Аверинцев (1937–2004)

Благовещенье

Вода, отстаиваясь, отдает

осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,

где глинян пол и низок свод; в затворе

меж четырех углов, где отстоялась

такая тишина, что каждой вещи

возвращена существенность: где камень

воистину есть камень, в очаге

огонь – воистину огонь, в бадье

вода – воистину вода, и в ней

есть память бездны, осененной Духом, —

а больше взгляд не сыщет ничего, —

меж голых стен, меж четырех углов

стоит недвижно на молитве Дева.

Отказ всему, что – плоть и кровь; предел

теченью помыслов. Должны умолкнуть

земные чувства. Видеть и внимать,

вкушать, и обонять, и осязать

единое, в изменчивости дней

неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом

поникнувшее утаив лицо,

сокрыв от мира – взор, и мир – от взора;

вся сила жизни собрана в уме,

и собран целый ум в едином слове

молитвы.

Как бы страшно стало нам,

когда бы прикоснулись мы к такой

сосредоточенности, ни на миг

не позволяющей уму развлечься.

Нам показалось бы, что этот свет

есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет, —

закон для персти.

Праотец людей,

вкусив и яд греха, и стыд греха,

еще в раю искал укрыть себя,

поставить рай между собой и Богом,

творенье Бога превратив в оплот

противу Бога, извращая смысл

подаренного чувствам: видеть все —

предлог, чтобы не видеть, слышать все —

предлог, чтобы не слышать; и рассудок

сменяет помысл помыслом, страшась

остановиться.

Всуе мудрецы

об адамантовых учили гранях,

о стенах из огня, о кривизне

пространства: тот незнаемый предел,

что отделяет ум земной от Бога,

есть наше невнимание. Когда б

нам захотеть всей волею – тотчас

открылось бы, как близок Бог. Едва

достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,

пылание огня? Кто стерпит жар

сосредоточенности? Неповинный,

сказал пророк. Но и сама невинность

с усилием на эту крутизну

подъемлется.

Внимание к тому,

что плоти недоступно, есть для плоти

подобье смерти. Мысль пригвождена,

и распят ум земной; и это – крест

внимания. Вся жизнь заключена

в единой точке, словно в жгучей искре,

все в сердце собрано, и жизнь к нему

отхлынула. От побелевших пальцев,

от целого телесного состава

жизнь отошла – и перешла в молитву.

Колодезь Божий. Сдержана струя,

и воды отстоялись. Чистота

начальная: до дна прозрачна глубь.

И совершилось то, что совершилось:

меж голых стен, меж четырех углов

явился, затворенную без звука

минуя дверь и словно проступив

в пространстве нашем из иных глубин,

непредставимых, волей дав себя

увидеть, – тот, чье имя: Божья сила.

Кто изъяснял пророку счет времен

на бреге Тигра, в огненном явясь

подобии. Кто к старцу говорил,

у жертвенника стоя. Божья сила.

Он видим был – в пространстве,

но пространству

давая меру, как отвес и ось,

неся в себе самом уставы те,

что движут звездами. Он видим был

меж голых стен, меж четырех углов,

как бы живой кристалл иль столп огня.

И слово власти было на устах,

неотвратимое. И власть была

в движенье рук, запечатлевшем слово.

Он говорил. Он обращался к Ней.

Учтивость неба: он Ее назвал

по имени. Он окликал Ее

тем именем земным, которым мать

Ее звала, лелея в колыбели:

Мария! Так, как мы Ее зовем

в молитвах: Благодатная Мария!

Но странен слуху был той речи звук:

не лепет губ, и языка, и неба,

в котором столько влажности, не выдох

из глуби легких, кровяным теплом

согретых, и не шум из недр гортани, —

но так, как будто свет заговорил;

звучание без плоти и без крови,

легчайшее, каким звезда звезду

могла б окликнуть: «Радуйся, Мария!»

Звучала речь, как бы поющий свет:

«О Благодатная– Господь с Тобою —

между женами Ты благословенна».

Учтивость неба? Ум, осиль: Того,

Кто создал небеса. Коль эта весть

правдива, через Вестника Творец

приветствует творение. Ужель

вернулось время на заре времен

неоскверненной: миг, когда судил

Создатель о земле Своей: «Добро

Зело», – и ликовали звезды? Где ж

проклятие земле? Где, дочерь Евы?

И все легло на острие меча.

О, лезвие, что пронизало разум до

сердцевины. Ты, что призвана:

как знать, что это не соблазн? Как знать,

что это не зиянье древней бездны

безумит мысль? Что это не глумленье

из-за пределов мира, из-за грани

последнего запрета?

Сколько дев

языческих, в чьем девстве – пустота

безлюбия, на горделивых башнях

заждались гостя звездного, чтоб он

согрел их холод, женскую смесив

с огнем небесным кровь; из века в век

сидели по затворам Вавилона

служанки злого таинства, невесты

небытия; и молвилась молва

о высотах Ермонских, где сходили

для странных браков к дочерям людей

во славе неземные женихи,

премудрые, – и покарал потоп

их древний грех.

Но здесь – иная Дева,

в чьей чистоте – вся ревность всех пророков

Израиля, вся ярость Илии,

расторгнувшая сеть Астарты; Дева,