Мстители двенадцатого года

Волох пришпорил коня и вскоре затерялся в хвосте колонны.

Алексей в самом деле почувствовал усталость. И то сказать — с утра в седле. Хорошо хоть славно выспался под крышей гостеприимного подлеца Базиля. Надо было бы, мстительно подумал, его Софи соблазнить. Да вот кабы знать.

Сзади послышался нарастающий конский топот. Нагонял Волох, держа широко на отлете правую руку. В руке этой что-то блеснуло.

Нагнал, придержал коня, протянул Алексею серебряную чарку, всклень налитую водкой. Только такой всадник, как Волох, мог проскакать с полной чаркой и ни капли не уронить. Не зря он хвалился, что из матушки на свет выйдя, сразу на коня сел.

— Согрейтесь, ваше благородие. — И добавил осторожно: — За здоровье Парашки.

— А ты не только пьяница, — принимая чарку, сказал Алексей, — ты еще и нахал, Волох.

— Гусару без этого никак.

— Да разве ты гусар? Ты ведь казак.

— Казак — по чину, гусар — по сердцу.

Алексей с удовольствием выпил — холодное серебро обожгло губы, а внутрь горячее славно пролилось.

— Спасибо, Волох.

— На здоровье, господин поручик. А вон и речка. — Пригляделся. — И мосток, кстати, цел.

Прогрохотали деревянным настилом, поднялись на взгорок, миновали застывшую к ночи рощицу и — вот оно — Завидово по праву руку.

Село большое. В два ряда избы вдоль дороги. Церковь. В иных окошках уже слабо теплились огоньки. Навстречу отряду без опаски высыпали крестьяне, они уж как-то прознали, что свои идут.

— Откель будете? — спросил, видимо, староста. Крепкий мужик, с обильной бородой.

— От самого генерала. — Ответы посыпались. — С приказом к вам: накормить, напоить и спать уложить.

— Это завсегда.

Спешились. Заруцкой занялся делами квартирьера. Алексей с Волохом прошли селом, приглядываясь.

— Вот что, есаул, — сказал Алексей, задумчиво и не торопясь. — Лошадей не расседлывать, ружья в козлы не ставить.

Волох кивал, соглашаясь.

Подошли к прогонам.

— Сюда и сюда, в оба прогона, загонишь пустые фуры, без упряжки. Приставишь к ним человек по пять, которые покрепче. Ты понял, Волох?

— Как не понять, ваше благородие. Не пальцем Волох делан. У моего батьки этот струмент…

— Про батькин струмент, — перебил его Алексей, — после доложишь, за чаркой да за кашей.

Прошли дальше, почти до церкви. Она на горушке стояла, как и положено ей, а с горушки вся улица хорошо смотрелась — ровная и прямая.

— Здесь поставишь оба орудия.

— Знатно получится, — снова кивнул Волох. — А всех конных — за церковь отведем. Которые пешие, тех с ружьями за избами укроем. Верно угадал?

— Молодец. Действуй.

Волох кинул два пальца к киверу, замялся:

— Но что-то, Алексей Петрович, холоднó вдруг сделалось. Не вдарил бы ночью мороз.

— Вот ночью и выпьешь. Как француза прогонишь.

— Огорчительно. До ночи, ваше благородие, еще дожить надо.

— Уж ты-то доживешь, не сомневайся. Хватит болтать, действуй. И ко мне корнета пришли.

— Как думаешь, Павел, — спросил Алексей, когда они присели на завалине ближнего дома, — в ночь налетят или к утру?

— Я бы с вечера на дело пошел. Как раз отдых начался, каша поспевает, самое слабое время…

— Верно, корнет. Распорядись, чтобы у обеих околиц костры поярче жгли. Да и подымнее. Вот так мы его и встретим. И проводим, как Волох говорит.

Появился староста, остановился поодаль.

— Подойди, — сказал Алексей. — Ты староста?

— Никак нет, ваше благородие. Гусарского полка рядовой Потапов.

— Вот как? И как ты здесь?

— На Московской дороге рану получил. От своих отстал. Крестьяне подобрали меня и укрыли от неприятеля. Поздоровел. Но как, ваше благородие, раны отечества посильнее собственных стали тревожить, да негодование против его злочестивых врагов, так и собрал я усердных крестьян в отряд…

— Постой, братец, так ты тот самый гусар Потапов? Помнишь об нем? — Алексей кивнул Заруцкому на гусара. — Да ты садись, братец, в ногах правды нет.

— Нынче, господин поручик, у нас одна правда — супостата, антихриста бить, не жалеючи.

Гусар Елисаветградского полка Потапов, оправившись от ран, собрал вокруг себя из ближних деревень усердных крестьян, вооружил их косами и вилами, и был избран ими общим голосом командиром. Дали воинскую присягу Царю и Отечеству «биться до смерти и быть послушными без прекослов своему начальнику». Составился отряд, всякий день ходил на сшибки с неприятелем; собрался числом уже до трех тысяч. Оружие добывали у французов. Двести человек отряда уже оделись в латы кирасиров.

Гусар Потапов установил у себя воинский порядок с привкусом партизанской войны. Была дисциплина, было послушание. Помимо того все команды исполнялись по условным знакам, которые подавались с колокольни Завидовской церкви. На все был свой знак, знакомый и узнаваемый каждым. Приближение неприятеля в превосходных силах — к примеру, частый звон малого колокола. По этому звону вся деревня снималась и укрывалась в лесу с детьми, бабами и всяким скарбом. Другой знак — долгожданный — призывал поселян из лесов обратно в дома. Иными звонами колоколов разной величины возвещали: когда и каким числом, на лошадях или пешими идти в бой.

Величайший вред неприятелю творил Потапов со своим воинством. До трех тысяч французских солдат истребил. И свыше того — по всей окрестности, что взял под свою защиту, оберег от разграбления имущество и без того обездоленных крестьян.

— Ну что, атаман, сколько у тебя под ружьем здесь стоит? — спросил приветливо Алексей.

— Сто душ не наберу, а с полста есть.

— Чем вооружились?

— Кто чем. Пики у каждого, да и сабли тож. Ружей не столько много. Два или три. Да третье без курка.

— Что ж так?

— Оно и так. Ушли братушки мои на Вязьму. Там, слыхать, большой обоз продвигается. Ну а здесь для охраны сколь надо оставил.

— Корнет, вели трофейные ружья из обоза раздать, соберем потом. А ты, Потапов, посади своих людей по избам. Как дело пойдет, пусть из окон стреляют. Но не ранее, чем мои молодцы встрянут.

— А что за дело ждем?

— Да вот гости обещались.

— Большим числом?

— Для нас хватит. Каждому троих принять.

— Встретим, господин поручик. Встретим хорошо, а проводим еще лучше. Дело знакомое.

— Ну, иди вот с корнетом, мужиков возьми — ружья разберете. Вернешь потом, по счету. Заруцкой, пикет на берегу выставишь.

— Уже сделал.

К сумеркам все подготовили. И кашу сварили, и пушки поставили. Все наготове, все налета ждут. А страха нет. Только нетерпение сосет да гложет. Много лучше бой, чем его ожидание. Ждать-то все равны, а в бою каждого своя судьба караулит. Иного удачей наградит, иному глаза закроет.

Но весел народ. К бою привычны, а про то, что в бою будет, думать отвыкли. Солдат на войне одним днем живет. А то и одним мгновеньем. Память о прошлом его душу греет, а думка о завтрашнем дне сердце леденит. Сегодня жив — так радуйся. Радуйся крыше над головой, жаркому костру, солдатской чарке, случайной встрече на гумне…

Месяц куда-то запал. Потеплело немного — да такая уж настала пора: то к зиме потянется, то по летнему теплу заскучает. Алексей распорядился еще и одному конному взводу на огородах в засаде ждать.

Поужинали сноровисто. Вроде бы как неотложную работу сделали. Кто в избах пригрелся, кто на воле, возле костров, улегся. При ружье под рукой, при сабле на боку.

В свое время, как Алексей и ждал, примчался, возле избы коня осадив, есаул Волох.

— Ваше благородие, идут! До роты конных. Кирасиры.

— Как идут?

— Сторожко. Пред мостом спешились, коней в поводу провели. Видать, боятся нас побудить — вдруг осерчаем. Да ить мы давно осерчали.

Алексей нагнал морщинку на лоб, задумчиво свой молодой ус поправил.

— Это вы верно полагаете, Лексей Петрович, — угадал Волох. — Они думают, наш пикет на околице враз порубить и в село ворваться. А как же! Мы — которые спят, которые уже котелки до дна выскребают — их не ждем, разбежимся, неоружные, под ихними саблями. Так полагаете?