Гоголь в жизни

Еще в брызжущих весельем "Вечерах на хуторе близ Диканьки" звучит мотив оплакивания быстро гаснущей жизни. Он покрывается затем шумным карнавалом "Ревизора", этой игрой масок, этим буйством вранья, которое тоже взрывается в финале отчаянным воплем городничего.

Гоголь может хвастаться своим знакомством с министром почт, с посланником, даже с государыней, но на самом деле он этого министра и посланника и в глаза не видел, а уж тем паче - государыни (так как никогда не был допущен во дворец), эти имена и чины нужны ему, чтобы закамуфлировать свое низкое положение, уверить маменьку или провинциала-приятеля в своих успехах, а заодно уверить и себя, что он со всеми этими лицами "на дружеской ноге". Тут не только бахвальство молодости, но и сочинительство, праздник фантазии, пир воображения.

Блики этой игры падают и на отношения с Пушкиным - отношения, которые в жизни Гоголя значили, может быть, больше, чем любая привязанность и любая страсть. Традиционно считается, что Пушкин и Гоголь "дружили". Гоголь читал Пушкину свои повести и пьесы, Пушкин одобрял их, поощряя молодого собрата, Гоголь, платя Пушкину благодарностью, писал статьи для "Современника". Идиллия отношений старшего и младшего осеняет этот союз. Но на деле эти отношения содержат в себе как высокое, так и смешное, идеальное и прозаическое, в них видны близость и отталкивание, сотрудничество и соперничество - все то, что бывает между великими людьми, когда они встречаются на перекрестке истории.

В. Вересаев ограничивается информационными сведениями о литературных связях двух поэтов. Он опускает их социальное неравенство, разницу в образе жизни, привычках, воспитании, в друзьях. Он не касается и творческого конфликта, {12} который обнаружился при издании "Современника". И наконец, он не приводит ни писем Гоголя к Пушкину, ни записок и писем Пушкина к Гоголю.

Этих записок и писем немного, но их отсутствие обедняет биографическую работу о Гоголе.

Первое же письмо Пушкину от 16 августа 1831 года говорит о величайшей неловкости, которую допустил Гоголь, прося маменьку адресовать свои письма не ему, Гоголю, пребывающему в Павловске в должности учителя у полоумного сына князя Васильчикова, а Пушкину, живущему по соседству в Царском Селе. Эта неловкость была следствием желания объявить в округе, что сын Марии Ивановны чуть ли не на "ты" с самим Пушкиным и до того близок к нему, что и корреспонденцию на свое имя получает через Пушкина. Маменьке он сообщает: "Письма адресуйте ко мне на имя Пушкина, в Царское Село, так:

Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину.

А вас прошу отдать Н. В. Гоголю".

В следующем письме он напоминает: "Помните ли вы адрес? на имя Пушкина, в Царское Село".

Пушкин, конечно, не уполномочивал Гоголя давать свой адрес кому попало, но дело было сделано, и Гоголь уже из Петербурга, откуда и написано его первое письмо Пушкину, вынужден извиняться за допущенную неловкость и просить у Пушкина снисхождения за свой проступок.

Мы видим, как тянется Гоголь к Пушкину и как побаивается стать в слишком тесные отношения с ним, а оттого путается, впадает в конфузные положения, то играя адресом Пушкина, то называя жену Пушкина Надеждой Николаевной вместо Натальи Николаевны, то объявляя своим корреспондентам, что он чуть ли не каждый вечер проводит в обществе Пушкина.

Так, в письме А. С. Данилевскому он пишет: "Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я". (Нечто похожее будет потом сказано Хлестаковым: "Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился. Министр иностранных дел, французский посланник, немецкий посланник и я".)

Конечно, ни о каких сборах "каждый вечер" не могло быть и речи. Гоголь в то время жил в Павловске, Пушкин с юной женой в Царском Селе, Жуковский поблизости, в царском дворце. Круг Пушкина и Жуковского был далек от круга Гоголя, и хорошо, если Гоголю удалось побывать у Пушкина раз-другой.

Или взять фразу из письма М. А. Максимовичу от 23 августа 1834 года: "Наши почти все разъехались: Пушкин в деревне, Вяземский уехал за границу". Особенно смешно звучит в этом контексте слово "наши". "Наши" подразумевает приятельство, дружбу домами и т. д., но ничего подобного в отношениях Гоголя, Пушкина и Вяземского не было.

Гоголь и про Крылова может сказать, что тот "летает, как муха, по обедам". Он и про Пушкина может написать в письме, что тот прожигает жизнь в столице, вместо того чтобы сидеть в деревне. Быт Пушкина чужд быту Гоголя, этаж, который занимает квартира Пушкина, и две комнатки под крышей, где обитает Гоголь,- разделяют их жизнь невидимой пропастью.

И вместе с тем нет в России людей, более близких в то время, чем Пушкин и Гоголь. Это близость поэтическая, творческая. Гоголь и боготворит Пушкина, и подсмеивается над Пушкиным, он не знает ему подобных в русской литературе и русской жизни, и он уезжает из России, не простившись с Пушкиным. "Даже с Пушкиным я не успел и не смог проститься, - пишет он Жуковскому, - впрочем, он в {13} этом виноват". Тут слышатся и обида и гордость, покрывающие противоречие, в которое неминуемо должны были войти творческие отношения двух поэтов. Пушкин уже завершал свой путь, Гоголь лишь начинал.

Сейчас нет надобности вдаваться в подробности этого конфликта (это увело бы нас от цели статьи), но мы хотели бы обратить на них внимание читателя, чтоб он знал: тема "Пушкин и Гоголь" лишь тронута В. Вересаевым.

Но еще об одном факте все же упомянем: сжигая в ночь на 12 февраля свои бумаги. Гоголь не все предал огню. Что-то он откладывал, возвращал обратно в портфель. Среди них были письма и записки Пушкина - их Гоголь не мог уничтожить. До последнего мгновенья он остался верен любви к Пушкину, почитанию его имени.

Не поняв отношения Гоголя к Пушкину, мы не поймем и драмы его одиночества после смерти Пушкина, драмы, лишившей Гоголя, как он писал, самых светлых минут его жизни и приведшей к столь трагическому окончанию.

В. Вересаев минует еще одно обстоятельство, повлиявшее на состояние Гоголя после его возвращения на родину. Это было испытание еще одной его мечты - мечты, свойственной каждому человеку, - иметь дом и семью. В 1848-1849 годах развертывается единственный из известных нам гоголевских "романов" - роман с графиней А. М. Виельгорской, который завершается катастрофически - отказом от руки и сердца.

Был или не был этот роман, так тщательно законспирированный Гоголем, но "искушения", связанные с ним, были. Об этих искушениях Гоголь пишет в письме к С. М. Соллогуб, родной сестре А. М. Виельгорской. В. Вересаев приводит это письмо и фразу об "искушениях", но читатель так и остается в недоумении, что же это были за искушения. А именно они и "расколебали" Гоголя весной 1849 года. Именно в эти месяцы была отрезана последняя надежда на житейское устройство в этом мире.

Все это вместе и привело к тому повороту событий, который заставил Гоголя принять свое решение и исполнить его.

Здесь не болезнь и не утрата таланта, как думают многие (В. Вересаев в предисловии пишет, что гений Гоголя во втором томе "в беспомощных судорогах пополз по земле"), а судьба, игра тех сил, которые Пушкин в заключительной строфе "Евгения Онегина" обозначил тремя понятиями: Рок, Жизнь и Идеал.

Книга В. Вересаева, названная "Гоголь в жизни", делает ударение на жизни, на фактах биографии, а не на судьбе. Ибо судьба - это уже выше, это не только смертный материал, исчезающая материальность, но и история души, история тайн души. Кто может знать душу гения лучше его самого? Никто. Лучшим свидетельством на этот счет являются не воспоминания современников, не документы и письма и даже не письма самого писателя, а его сочинения, где он, как на исповеди, говорит о себе все. Нет более великого биографа писателя, чем сам писатель.