Продлёнка

Мама не глядит больше в Симину сторону, она занялась своей пачкой газет.

— Нечего ей зря через дорогу переходить, — говорит мама, — эти я сама разнесу.

Шалеет всё-таки.

Сима побежала разносить газеты. Трудно? Да нет же, совсем не трудно. Опустила газету в ящик, а другую — в другой. И побежала в следующий подъезд. Интересно, кто раньше справится, мама или Сима? У мамы опыт, а у Симы зато — скорость. Вот она бежит через двор, в девятиэтажный дом номер двадцать семь — четыре газеты и письмо.

У почтовых ящиков в подъезде стоит девушка, накинув на плечи зелёный платок в малиновых розах. Она вся так и тянется к двери подъезда. Но, увидев Симу, гаснет:

— Я думала — почтальон, — говорит девушка не то Симе, не то себе самой. И кутается в платок — из двери дует.

— А я и есть почтальон, — гордо отвечает Сима.

Ей хочется, чтобы девушка удивилась, всплеснула руками: «Как? Почтальон? Такая маленькая? Сколько же тебе лет? Ну какая ты умница!»

Но девушка совершенно не удивляется. Ей всё равно, сколько лет почтальону. Она нетерпеливо спрашивает:

— В четырнадцатую квартиру есть письмо?

У Симы в кармане всего одно письмо — в четырнадцатую квартиру. И Сима отдаёт девушке конверт с красно-синей каёмкой и нарисованным самолётиком.

Девушка сразу меняется. Она хватает конверт, летит наверх, потом поёт на весь гулкий подъезд:

— Спасибо тебе, спасибо! Большое тебе спасибо!

Сима расплывается в улыбке. Глаза становятся узенькими, как будто их нарисовали тоненькой кисточкой, обмакнув её в голубую краску. Как приятно, когда тебя благодарят.

Шлёпают тапки счастливой девушки по ступенькам, как симпатично шлёпают. Когда Сима заработает много денег, она купит новый венгерский плащ и такой, как у этой девушки, большой зелёный платок в малиновых розах. Называется шаль.

А она, эта прекрасная девушка, всё не уходит, поёт на всю лестницу:

— Спасибо тебе, спасибо, любимый Володечка мой!

Вот тебе и благодарность. Володечка какой-то. Володечка, что ли, бежал по тёмным дворам и нёс письмо? Сима бежала и несла.

— Девочка! Почтальончик! Слышишь меня? Тебе тоже спасибо! — кричит сверху счастливая. — Володечка — мой жених! Понимаешь? Он в армии! Он мне каждый день пишет! Мы с ним жених и невеста — солёное тесто! Понимаешь?

— А чего не понимать? Солёное тесто — я понимаю. Жених и невеста — понимаю. Завтра опять письмо принесу от Володечки!

Осталось пять газет, и все — в шестнадцатиэтажку. А там всего один подъезд.

Совсем лёгкая работа — разносить вечерние газеты. И нисколько Сима не устала. Днём у почтальона сумка тяжёлая — там много газет, журналы, бандероли, письма. А вечером и сумки-то нет — держит Сима в руках пачку газет, а письмо всего одно было — от Володечки.

Теперь всё, можно домой. Только руки немного замёрзли. И спать немного хочется. И очень хочется есть — надо было от того, последнего блина не отказываться.

Так и пошло.

Мама идёт разносить вечернюю почту, а Сима — с ней. Пачку газет маме, а пачку — Симе.

— Где же наша помощница будет четырнадцатого числа зарплату получать? — спросила однажды Нина Сергеевна, гладя Симу по голове. — Через бухгалтерию её не провели, возраст не тот.

— Получит она свою зарплату, — сказала Симина мама, — в виде венгерского плаща. С помпончиками, с погончиками, с карманчиками — мечтает, понимаете ли.

Однажды вечером, подходя к почте, Сима вдруг увидела в освещённом окне писательницу. Она стояла в маленькой очереди и держала в руке толстый пакет, завёрнутый в плотную коричневую бумагу. «Отправляет бандероль», — поняла Сима и вошла на почту.

— Здравствуйте, — сказала Сима писательнице, — а я на почте работаю. Разношу вечерние газеты.

Писательница улыбнулась:

— Потому что ты молодчина. Трудно разносить газеты?

— Совсем не трудно. Я бы всю вечернюю почту могла доставить, но мама не разрешает через дорогу переходить. Мы с ней участок пополам делим, а проезжая часть — наша граница.

Писательница больше ничего не спросила, погладила Симу по шапке.

Пожилая операторша Екатерина Семёновна держит в руке печать на длинной ручке и лупит этой печатью по каждой бандероли. А бандероль — маленькая посылка, её не пакуют в ящик, а заворачивают в плотную бумагу и потом упрятывают в прозрачный пакет. Екатерина Семёновна ловко стукает печатью, ловко и быстро приклеивает бумажки с адресами, быстро заворачивает каждую бандероль в прозрачный пакет. Пахнет на почте клеем, от писательницы пахнет духами. Красиво на почте: выставлены открытки, яркие и блестящие. Белая сирень, красные тюльпаны. А вот детская — медвежонок и заяц несут письмо к почтовому ящику.

Девушка в голубом пальто отправляет коробку конфет. Да ведь это невеста Володечки! Увидела Симу, кивнула весело.

— Кто же в армию посылает коробку конфет, — ворчит Екатерина Семёновна. — Парень молодой, здоровый, ему колбасы побольше, консервов остреньких. А она с шоколадками. Моё дело принять, конечно. Но — ума в этом мало.

Невеста сияет своей счастливой улыбкой. Ей только бы поговорить о своём Володечке, ей совершенно не обидно, что её ругает Екатерина Семёновна. Да она и ругает не сердито, ворчит просто.

— А мой Володечка ужасно любит шоколад. Он вина совсем не пьёт, не берёт в рот. А конфеты обожает. Такой человек необыкновенный.

— Не задерживай очередь, — говорит сухая женщина с коробкой от ботинок, — очередь разве виновата, что твой Володечка любит сладкое?

«Наверное, у этой сухой нет жениха», — думает Сима. Она стоит рядом с писательницей, просто ей хочется здесь побыть. Почта — очень интересное место, если присмотреться и прислушаться. Сима раньше этого не знала, а теперь знает.

Невеста опять не обижается, улыбнулась светлой улыбкой:

— Он, хотя и в армии, просто ребёнок — мой Володечка. — Невеста идёт к выходу, — Счастливо вам всем.

Сухая отправляет в Челябинск ботинки. Екатерина Семёновна молча обвязывает коробку шпагатом, оборачивает бумагой. Морщится и говорит писательнице:

— Радикулит мучает. А я вас и не заметила — народ целый день, вздохнуть некогда. Добрый вечер. Ох, опять, — и хватается за поясницу.

Писательница сочувственно кивает.

— Ну что же вы так, Екатерина Семёновна? Рано нам с вами болеть. Успеем ещё состариться.

Екатерина Семёновна машет рукой. Какое там — рано. В самый раз.

Сухая сердито косится на писательницу: зачем она отвлекает Екатерину Семёновну от работы. Но Екатерина Семёновна ловко попадает своей длинной печатью в самый угол коробки. И при этом смотрит не на коробку, а на писательницу и на Симу:

— Маму ждёшь? — спрашивает она у Симы.

— Знакомую встретила, — смущённо кивает Сима на писательницу.

— Могли бы уж и так подойти, — говорит Екатерина Семёновна писательнице, — не один год вас знаем.

— А кто пустит без очереди? — сверкает глазом сухая. — Очередь есть очередь, она для всех очередь.

Слово «очередь» она произносит почти с такой же любовью, с какой счастливая невеста говорит слово «Володечка».

Наконец сухая ушла. Очередь кончилась. Теперь их всего трое — Сима, операторша и писательница. Писательница отдаёт Екатерине Семёновне пакет:

— Книгу посылаю в Норильск — просит одна учительница. Авиапочтой.

— Учительниц много по стране, — опять ворчит Екатерина Семёновна, — всем за свои деньги книги посылать. — А сама опять весело ставит штемпель на бандероль. — Ох, поясница моя несчастная. А знаете, в журнале «Здоровье» было напечатано, что от радикулита помогает танго. Танцуйте танго, перегибайте поясницу назад, избавитесь от боли.

— Как замечательно, — оживляется писательница, — сразу и настроение исправите, и болезнь пройдёт. Что же вы, Екатерина Семёновна, не танцуете танго? В такие вещи надо верить. Обязательно.

— Я бы танцевала, — вдруг засмущалась Екатерина Семёновна. — Мотива ни одного не помню. Танго молодая танцевала, а теперь не помню. Без мотива танцевать не будешь, правда?