Страница 23 из 51
Утром перед уходом на работу мама вытряхнула и убрала на антресоли серенькую подстилку. Совсем тоскливо смотрел на это Серёжа. Мама молчала, но как будто сказала: жили без кошки, проживём и дальше без кошки.
Ушла мама на работу, а Серёжа пошёл в школу. Потому что какая бы ни случилась беда, а учиться надо. Тем более ему очень нужно повидать Вовку.
Серёжа шёл по улице. Скрипели шаги на морозе, и получалось, что каждый шаг сопровождается весёлым, лёгким звуком. Как будто человеку хорошо и весело. Ему и было совсем недавно, ещё вчера утром хорошо и весело. А теперь ему очень плохо. Звёздочка, наверное, выскочила через приоткрытую дверь. Это могло случиться вчера, когда Серёжа бегал вниз к почтовому ящику за газетой. А он вернулся с газетой и не заметил, что кошки нет в квартире. Взял портфель и пошёл в школу. Вот как всё случилось.
Куда же она могла уйти? Если бы ей там было плохо, она бы вернулась. Звёздочка очень умная кошка и прекрасно знает, где её дом. Пришла же она к Серёже, неизвестно откуда, голодная и печальная. А теперь, значит, ушла к другим людям. Ну почему она это сделала? Наверное, ей там лучше. Иначе зачем бы она ушла? Никто не уходит по своей воле туда, где хуже. Говорят, что кошки легко меняют хозяев, что они не привязываются к людям. Было бы только сытно, тепло и спокойно — вот и всё, что ценит кошка. Серёжа не верит в это. Это выдумали те, кто сам не любит кошек и готов наговаривать на них напрасно. Не мог Серёжа представить себе, что его кошке, его Звёздочке, у каких-то чужих людей лучше, чем у него, не верил, что она забыла его. Этого не может быть. Серёжа любил свою кошку и верил, что она привязана к нему, Серёже, а не к тому, у кого еда вкуснее или диван мягче.
Правда, мама иногда пинала Звёздочку ногой. Но Серёжа старался на маму не обижаться. У мамы нервы. Да и Звёздочка не обижалась. Мама пнёт её тапком, кошка отойдёт в сторону и не лезет к маме, а держится ближе к Серёже. Вот и всё. На маму сердиться не надо. Она вчера ничего не сказала? Ну и что же? И так всё понятно — кошка сбежала, что же тут скажешь? Серёжа иногда думает, что работать продавщицей в овощном магазине трудно. Покупателям всё хочется спрашивать — мелкая картошка или крупная? Хорошего засола огурцы или нет? Будут завтра финики или не будет завтра фиников? Красный внутри арбуз или белый? Разве мама может отвечать на все эти вопросы? Она и не отвечает.
Серёже становится жалко маму. Конечно, трудно ей передвигать ящики со свёклой, а пакеты с картошкой рвутся. Рассол от огурцов щиплет руки. Маме не до кошки, тоже надо понять.
Серёжа давно решил: когда вырастет и получит специальность, он заберёт маму из овощного магазина. Пусть она с утра намазывает свои руки душистым кремом и сидит в скверике.
— Эй, Серёжа! Я тебя ждал, а ты один ушёл! — Серёжу догоняет Вовка. — Ты чего один-то ушёл?
Вовкино румяное лицо ещё больше раскраснелось, пока он догонял Серёжу. А глаза у Вовки весёлые, такие радостные глаза, что Серёже начинает на секунду казаться, будто всё уладится, и ничего плохого не случилось, и всё ещё можно поправить.
— Серёж, ты чего такой? А?
— У меня, Вовка, несчастье. Кошка у меня пропала.
— Ну да! Совсем пропала или плохо искал?
— Нигде нет. — «Совсем» такое слово, которое очень не хочется произносить.
— Этого не может быть, — твёрдо говорит Вовка, — вместе поищем после школы. Договорились?
Серёжа, конечно, согласен. Откуда-то появляется маленький проблеск надежды. Вдруг и правда ещё найдётся Звёздочка? А тут ещё Вовка авторитетно добавляет:
— Кошка — не пар, исчезнуть она не может.
Серёже становится намного легче. Снег скрипит весело. Прохожие идут не хмурые. Трамвай блестит и несётся по проспекту. Серёжа идёт рядом с Вовкой и, не поворачивая головы, поглядывает на Вовку. Румяные щёки, торчит вихор из-под ушанки.
Вовка изо всех сил толкает Серёжу плечом. А Серёжа — его. Так, толкаясь и отлетая друг от друга, они подходят к школе.
Куда вести Генриетту?
Максим вёл по улицам свою Генриетту.
Можно было не торопиться, мама думает, что он на фехтовании, а потом — в бассейне. Интересно, каким бы он стал смелым и ловким, если бы успевал ходить во все секции, куда записала его мама. Сражался на рапирах, плавал бы баттерфляем, стрелял лёжа и с колена. А ещё рисовал бы, лепил-ваял и пел в хоре мальчиков. Но для всего этого Максиму надо было бы разделиться на три или на четыре части, и чтобы каждая часть целыми днями бегала от Дома пионеров к спортшколе, потом — на станцию юннатов, в музыкальную школу. Максим не хотел делиться на четыре части, он хотел оставаться целым.
Генриетта семенила на своих удивительных ногах, пригибала голову низко к земле. Никто не обращал на них внимания. Прохожие, наверное, считали Генриетту дворнягой. Она всё-таки похожа на собаку с длинным туловищем и необычными ногами. Уши острые, шерсть лохматая. Не особенно красивая собака, не породистая. Не дог, не пудель, не эрдельтерьер. Ну и что? Разве всё дело в красоте, в породе? Любят тех, кого любят, а не обязательно породистых или красивых. Вот идёт мальчик и ведёт некрасивую дворнягу. А кому придёт в голову удивляться? Значит, такую собаку он завёл, дружит с ней, вот вывел погулять. И всё. Если бы Максиму мама разрешила завести дома собаку, он бы, наверное, захотел именно дворняжку. Они умные, верные и ничего из себя не воображают. Но мама сказала раз и навсегда: «Никаких собак».
Максим знает, почему она так категорически против собаки. С собакой надо гулять на улице, а его мама больше всего на свете боится улицы. Если Максим будет гулять по улице, мама просто сойдёт с ума.
Гиена идёт рядом, доверчиво прижимается своим лохматым боком к его ноге. Вот бы привести её домой. И жила бы себе в передней или у Максима под столом. Что же особенного? У других живут большие собаки, и даже огромные. Но, наверное, у тех людей мама не такая, как у Максима. Если мама не соглашается на собаку, то о гиене не может быть разговора.
Домой нести гиену нельзя. А куда можно? Есть ли во всём городе такое место, где обрадуются гиене Генриетте? Найдётся ли в большом городе, где живёт девять миллионов разных людей, такой человек, который скажет: «Ах, какая радость — к нам пришла гиена Генриетта! И мальчик Максим пришёл с ней! Какое волшебное счастье!» Нет такого человека во всей огромной Москве. Некуда вести гиену.
Когда Максим решил вывести Генриетту на свободу, он об этом не думал. Не каждый раз человек умеет продумать свои действия на несколько ходов вперёд. Максиму казалось, выведу её из клетки — вот и будет гиена на свободе. Теперь они шли по вечерней улице. Свобода была, а ночевать было негде. И есть гиене было нечего. И что делать с ней дальше, совершенно непонятно.
Они вошли во двор. Уютно светились окна. Веяло от этого света постоянством, покоем. У всех есть своё жильё. Там тепло, светло. А здесь темнота и холодина.
Максим втянул голову в воротник куртки.
Они прошли весь двор и очутились в углу, в тёмном месте, где пахло бензином, краской.
— Теперь поняла? — тихо спросил Максим. — Ты на свободе. Надо только сидеть тихо, и всё. Никто тебя не тронет.
Он огляделся. Вокруг были холодные стены, крыши, запертые гаражи. Какая-то замызганная деревянная лестница.
И вдруг знакомый голос сказал:
— И принцесса стала лучше учиться. Ваше величество, неужели вы не можете систематически проверять уроки у вашей младшей дочери?
Максим застыл на месте. Это был голос Ольки. Он доносился откуда-то сверху. Откуда Олька появилась над гаражами? Он задрал голову. Деревянная будка. Чуть мерцает свет в круглом окошке. Вот это дела!
Максим притаился в темноте. Заунывный голос произнёс:
— И никогда не открою тайну врагам-мальчишкам. Как бы ни просили. Клянусь.