Страница 9 из 16
Удостоен я быть при вас – при тех,
Кому вчера не помог.
Я в ответе за всех деревенских – за всех,
У кого надежда – лишь Бог.
Так войдем же в спасенный храм,
Может быть, не спасет он от бед,
Но любовь и надежду оставит нам,
А утешит нас – вечный свет».
Вот тогда-то служба первая началась...
И ослабла земная власть.
–––
Кто сказал, что нельзя дать отпора
Наводнению, ветру, огню,
Самодуру, разбойнику, вору,
Сабле острой, ножу, кистеню?
Всё возможно! Надо лишь видеть
Силы этой стихийной предел,
И, сделав такое открытье,
Не бегать от жертвенных дел.
Всё возможно. Только лишь надо
На другую надеяться жизнь,
Пусть надежда – слабее лампады,
Но ее – отчаяньем – не тушить.
Всё возможно. Надо лишь верить
В невозможное – в те дела,
От которых смиряются звери,
А зима станет царством тепла.
Надо верить, что души благие
Всех бездушных стихий сильней...
И родится тогда – Евдокия,
И придет к нам тогда – Тимофей.
Отступление о сеятеле
Когда необходимость подоспеет
Народу перейти свой Рубикон,
То вóвремя среди толпы созреет
Свой местный Цезарь, свой Наполеон.
Когда приходит время делать дело,
Готовить почву, утверждать закон,
Всегда найдется человек умелый –
Микула-пахарь и мудрец Солон.
Ну а когда идет иное время,
И поле вспахано, но жить запрещено,
Найдется и тогда озимой жизни семя
И сеятель, бросающий зерно.
4. Церковь
В 1784–1787 гг. сооружена зимняя
церковь и колокольня...
Охраняется государством.
(Из надписи на памятной доске)
На холме между Устьей
И Звенихой-рекой
Ныне хоть и не пусто,
Но великий покой.
Из сирени погоста
Колокольня и храм
Два креста светоносных
Здесь несут к небесам.
На пороге горбатом
Прорастает трава.
Всё, что было когда-то,
Люди помнят едва.
А про то, что здесь будет,
Угадать не дано...
Церковь – памятник людям
Или в небо окно?
Это – помощь нам, грешным,
Сделать к Господу шаг,
Или местности здешней
Так застыла душа?
ДРУГ
1. Охота
Мы жили в Питере и встретились в Лесном,
В том институте, что в старинном парке
Белеет парусом широким. Нам весло
Тогда не нужно было, – нас несло
Туда, где необычное сверкало ярко.
Хотелось бы сейчас нестись на прежний свет,
Но паруса того во мне уж нет.
Те годы – не сказать, чтоб святы...
А был – конец пятидесятых.
Привычное уже приелось нам.
Все мы немножко бунтовали,
И песни Киплинга мешали
С блатным фольклором пополам.
Не рубль, не доллар, а “ДоллЯр”
(Портвейн не слишком утонченный,
По правде, очень уж крепленый,
Зато дешевый) – утолял
В нас жажду жизни неизвестной,
Как лес, охота;
Пир совместный
Растущих душ – вот идеал...
Но что-то в нас еще бродило
И соблазняло, будто грех.
Возможно, это – справедливость
Для всех.
Корыстной и идейной цели
Мы, слава Богу, не имели,
А верить, думаю, могли
В такой закон Земли:
Когда глухарь начертит письмена
Своим крылом на снеге сахаристом,
Тогда придут иные времена,
И будет таять снега пелена,
И всё изменится – естественно и быстро.
—
…Где дружбы нашей был источник?
Увы, не рассмотреть сейчас.
Что в первый год сближало нас,
Мы и тогда не знали точно.
Но вольно думать обо всем
Могли, пожалуй, лишь вдвоем.
Я другу помогал слегка в учебе,
А он меня к охоте пристрастил.
Но в русский лес стремились оба,
Он нас, наверно, и сдружил.
Друг добрым был, хотя горячим.
Когда излишне выпивал,
Он то обидою считал,
Что для других – не много значит,
И становился, как незрячий.
Лишь мне, быть может, удавалось
Смирять его неистовую ярость...
Любил он в гордости невольной
Стихами веселить ребят.
Стихи, конечно, говорят
О нашей жизни полушкольной.
Мне излагать их не с руки,
Вам предлагаю лишь куски:
«...Вот я, смотри, скелет совсем,
По десять дней жратвы не ем,
Спина уж к брюху приросла,
Как у столетнего осла...».
«...У нас же, видишь ли, финанс
Дает на брюхо резонанс...».
«...Пузатый, мелкий вы народ,
Что ни студент, то идиот:
По роже съездишь одному,
Глядишь, уж дали самому».
«...С лица внезапно побледнев,
Вскочил спросонья бедный лев...».
«Люба – тонкая натура,
Влюблена в литературу:
Только тот ей люб мальчишка,
У которого сберкнижка».
–––
По бедности студенческих карманов
И тесноте своих квартир,
Мы без собак, одним обманом
Пытались раскусить тот мир,
Где на березах косачи чернели,
Следили зайцы на снегу...
Мы – что случиться – знать хотели
Не на веку,
А на току.
Как жизнь в квартирах небогатых,
Охота скромною была,
В ней вместо гончих и легавых –
Манки, засады, чучела.
В недальнем Лисине среди лихих проказ
На тягу вальдшнепов ходили мы не раз –
Без выстрелов и без ущерба
Для нашей практики учебной.
Зимой, в каникулы, мы по худому следу
Бродили часто, не стреляя, до обеда.
Потом, в избе знакомой греясь,
Бесед открытых мы ценили прелесть.
А что касается добычи
Пера и пуха, тут как раз
Число и вес сраженных птичек
Хотя и занимало нас,
Главнее было – поискдичи.
(Однако голос наших тел
Так часто про жаркое пел!
К тому же без ружья по молодости лет
Ходить по лесу скучно, сонно.
В лесу нельзя быть просто посторонним:
Он не раскроет свой секрет).
Пальба ружейная согрела
Часы охотничьи мои.
Был запах пороха острее
Зажатой в кулаке хвои...
Да, кровь – была. Теперь о том жалею.
Но и жалею тех, кто в юные года,
От воздуха и пороха шалея,
Азарта не испытывал тогда.
С тех пор душа моя созрела:
Я понял, что чужим свободным телом
Владеть нельзя,
Тем более – душой,
Хоть птичьей, хоть звериной, хоть иной.