Страница 7 из 17
Преданный Вам Г. Адамович
18
<Штемпель: 2.VIII.<19>27>
Дорогая Зинаида Николаевна
У Стендаля какой-то герой переписывается на возвышенные темы с другим героем, и оба не замечают, что «ответы» совершенно невпопад, т<ак> к<ак> один все письма заготовил заранее: настолько их переписка туманна[160]. Я сел писать, т. е. «отвечать» Вам, и вспомнил об этом. Не вышло бы то же самое!
Поэтому буду «конкретен». Вы меня опять попрекаете — но на этот раз Вы неправы наверно. Неужели Вы могли думать, что всю ту популярную философию, которую я Вам развел в прошлом письме, — «человек — это гордо», «разум и прогресс» — все это я пишу Вам наивно и простодушно, по-горьковски[161]? И неужели Вам не кажется, что это (т. е. «гордо!» и проч.) можно повторить как величайшую и спорную дерзость, после всех Соловьевых, в том «quand meme!»[162], наперекор всему очевидному, вообще подать руку Вольтеру с другого берега, над пропастью или лужей, где все Соловьевы будут благополучно барахтаться?
Для меня возможность этого еще сомнительна, но хорошо бы от этого избавиться. Однако вот я собираюсь на днях сочинять статейку о Горьком, по поводу его самого последнего дифирамба «человеку»[163], — и, конечно, я еще буду возражать ему (если вообще буду) из лужи, т. е. «по-соловьевски» (впрочем, Соловьева я не знаю и лично он тут ни при чем). Но, может быть, Горький и прав, сам того не подозревая. Не только блаженные и юродивые бывают иногда умнее умных, — случается то же и с дураками. Что у Вас пронзило в самое сердце меня, это: «Человек — это скучно!» Можно бы поправить: да, но все-таки «это и правда», единственная притом, т. е. «это — факт». Но поправлять не надо. И «скучно» — действует лучше, как стихи. Вообще напрасно оклеветали скуку — par le temps qui court (надо ли t —?) это единственная струна во всех наших лирах, которая не нуждается в ремонте, а звучит как свеженькая, недавно из магазина. И хотя Гумилев советовал «никогда не развивать метафору»[164] — добавлю, что на одной струне при умении и желании можно сыграть все что угодно. Вот, дал себе слово поубавить философии, а опять впадаю в нее.
О «вражде» ко мне «Нашего Дома» — или «некоторых» оттуда — я знаю, вернее, чувствую ее всеми «фибрами»[165]. И отвечаю тем же, хотя головой и разумом «ничего против не имею». Не могу вынести благополучия и самодовольства (какое слово у французов — «suffisance»!), — очевидно, завидуя. Получили ли Вы «Звено» и что Вы об оном «Звене» думаете?[166] Мне моя «беседа» на сей раз довольно нравится, хотя сбивчива к концу, — и хотя я в конце, конечно, притворяюсь, чтобы не смущать Кантора «анахронизмом», коего он боится как огня. Если бы правду писать, то, конечно, Европа со всеми своими Расинами провалилась: «неудовлетворительно», как на экзамене[167]. В Монте-Карло я не езжу, и не езжу никуда, даже за ворота не выхожу[168]. Но когда Вам напишешь об этом, Вы возмущаетесь. Поэтому — молчу.
Ваш Г. Адамович
19
6. VIII. <1927> Ницца
Дорогая Зинаида Николаевна
Хоть Вам, вероятно, — и надоело о «человек — это гордо», но все-таки последнее слово: все это, конечно, упирается в конце концов в протестантизм. Я, как Тютчев, очень люблю «сие высокое ученье»[169], где «гордости» сделана поблажка, или, вернее, где она получает справедливое признание. «Человек и Бог — без посредников», — и разуму не обязательно лежать в пыли ничтожества. Я бы хотел так и стихи писать — чтобы осталось только «самое важное», без образов (и образов — тоже!), без риз и т. п. «Аскетические» стихи, застрахованные от порчи и от любви тех, которые в поэзии ищут и любят не «самое важное». Клянусь, что о «гордо» больше писать не буду. А за обиду, нанесенную Соловьеву по неведению, — извиняюсь. Я очень «любопытен» и прочел бы его с удовольствием, — но его у меня нет. Зимой в голове чушь, а здесь нет чуши, но зато нет и книг[170].
О «Н<овом> Доме», о его вражде или полувражде ко мне и о Вашей благосклонности. В последнюю я, конечно, всецело верю, потому что никаких оснований «притворяться» у Вас нет. А о вреде «некоторых» — не кажется ли Вам, что тут все идеологии, идеи и направления ни при чем (или почти ни при чем), а дело в чем-то более сложном, как бы кровном, в том, что вдруг отталкивает людей или влечет их друг к другу? Кстати, в Вашей «благосклонности», — которую Вы грозитесь отменить «в случае чего», — повинно отчасти то, что о Вас очень верно писал Свят<ополк>-Мирский, т. е. что у Вас за «религиозным оправданием демократии» и прочими новодомовскими обличьями лягушки квакают такое, о чем идейным деятелям помышлять непривычно[171]. А второе объяснение еще вернее, но о нем долго писать, и тут надо впутать слово «ангел», которое для Вас, конечно, не комплимент, раз по Соловьеву человек лучше ангела, но для меня звучит слишком лестно. А другого слова я не нахожу[172].
Ваши замечания на мою статью в «Звене» мне очень приятны — хотя я и не уверен, что Вы этого хотели. Приятно, что «лошади едят сено». Уверяю Вас, что по лени ли или по нежеланию спорить с людьми, которые в общем все-таки глупы и мало понимают о «самом важном» и, например, в стихах только и смотрят, что на «образы» или рифмы, — вот по всему этому мне «на закате дней» (не думайте, что я кокетничаю, — ощущение «заката» бывает и в 20 лет; об этом можно говорить часами, если бы уклониться в эту сторону — правда?) — на закате дней мне стало хотеться повторять, что «лошади едят сено». Не желаю возвышающих обманов и предпочитаю низкие истины[173].
Прочел я только что заметку Бунина о покойном Иване Савине[174] которого Вы наполовину одобряли (у Вас была на Альбе его книжка) — и слишком снисходительно, по-моему. И вот как не вспомнить что я в «Зеленой лампе» был прав. Нечего делать поэзии с «белым делом» и прочими подобными делами, как бы хороши они сами по себе ни были. И хотя Савин был человек хороший, поэт он был никакой. И «холодному восторгу» Бунина от его строчек я не верю. Кстати, разъясните мне насчет Бунина: как это с его преклонением перед Толстым уживается в нем «единая, неделимая»[175], — все то, на что Толстому было решительно «наплевать»?
Пожалуйста, информируйте мне <так!> о Вашем «Н<овом> Доме» — или как он у Вас называется? Если это тайна, то буду свято соблюдать, но крайне интересуюсь: кто редактор? какая программа — т. е. какой матерьял, только статьи, или с рассказами? при чем Мих. Струве? какая роль Берберовой-Ходасевича?[176] Правда, ее рассказ в «Звене» очень мил — и был бы совсем хорош, если бы не что— то ученическое в подробностях, в тщательности и чистоте описаний, если бы немножко общей небрежности! Но мне нравится его аристократическая бледность, и даже — чуть-чуть смешное восклицание: «О, Россия!» — в конце. В сущности, лошадь жует сено, и «о, Россия!» — при чем тут Россия? Но ничего[177]. Простите за безалаберное письмо.
160
Имеется в виду неточно изложенная сюжетная линия из романа Стендаля «Красное и черное» (начиная с гл. XXIV). Адамович читал роман как раз в это время (см.: Письма в «Звено». С. 157–158).
161
Речь идет о реплике из драмы М.Горького «На дне»: «Чело-век! Это — великолепно! Это звучит… гордо». По поводу этого пассажа Гиппиус отвечала в письме от 4 августа: «Сколько раз ни перевертываться на этой проклятой позиции (“человек — гордо” и т. п.), мигать ли Вольтеру, Ницше или наивно сие проборматывать а lа Горький, — по существу, дело ни крошечки не меняется. Вы за “открытые глаза”: откройте их и удостоверьтесь в этой маленькой правде. Примечание: отчего вы так нелюбопытны? Если, по вашему предположению, Владимир Соловьев барахтается в той же “луже”, из которой и вы только по несчастию еще не успели выбраться на Вольтеро-Горьковские утесы, — почему бы вам определеннее не узнать, как он там барахтается? Почитав его — вы, может быть, и против лужи нашли бы настоящие, основательные аргументы. А то как Бунин: “Идиот, хотя не читал и читать не могу”» (Пахмусс. С.357).
162
Вопреки всему (франц.).
163
Речь идет о «Литературных беседах» Адамовича в третьем номере «Звена» за 1927 г. (перепеч. — Адамович-2. С. 269–275), посвященной, в том числе, «Заметкам читателя» М. Горького (впервые: Круг. М., 1927. Кн. 6).
164
Вероятно, речь идет об устных беседах Гумилева.
165
27 августа Гиппиус писала: «Почему-то некоторые “нашдомисты” считают вас “врагом” и, кажется, недовольны, что я посвятила вас во внутренние “домашние” дела. Я — не считаю, а потому и не считаю себя виноватой в откровенности; но сохраните все-таки секрет, пока еще нету никакого внешнего проявления этого дела» (Пахмусс. С356). А отвечая на данное письмо, она писала 5 августа: «Если ваши “фибры” так чувствительны, то вы ими же должны ощущать и мою определенную “невраждебность”, отличающую меня от “некоторых” близких к новому Новому Дому. <…> Любопытно, как вы это объясняете? Моим упрямством вас “спасать”? Моим невидением людей? Два предположения, по совести не выдерживающие критики. Есть еще одно, тоже слабое: почему не поговорить с умным человечком? Да еще на вакациях? Это конечно; но все-таки, если этот человечек “лежачий камень”, да еще “враг” делу, которое близко то в конце концов придет в голову, что “человек — это скучно”… Но мне все не приходит, и во “вражество” ваше определенно не верится. Кто знает, может быть, я натолкнулась на какое-нибудь ваше дно, из многих, которое вы не считаете важным, а я считаю, не замечая других» (Пахмусс. С. 358–359).
166
На вопрос о втором номере «Звена» (выход помечен 1 августа) Гиппиус подробно не отвечала, однако существенно, что сам Адамович как раз в это время всерьез размышлял о судьбе нового журнала. В начале августа 1927 он писал М.Л.Кантору: «О “Звене” я полон полу-сомнений, полу-соображений. Что-то в нем “не так”. Весь вопрос вот в чем: если оно только дотянет до Нового года, то стараться особенно не стоит, да и не успеть реализовать старания. Если же дальше, то надо его оживить. И знаете, третий отдел сейчас благополучнее первого, хотя и третий должен ведь давать “полный” обзор, а не случайное, что кому вздумается. Но третий еще куда ни шло! Я думаю, что хорошо бы взять за образец «Печать и революцию» или отчасти “Mercure <de France>” — для третьего отдела, но какая это работа! <…> Простите, если Вам покажется, что я критикую “Звено”. Это ведь только разговор “на пользу делу”. И я себя ничуть не выделяю, а просто о себе не стоит писать» (Письма в «Звено». С. 157).
167
О «литературной беседе» Адамовича во втором номере «Звена», содержание которой: «Марина Цветаева. — Сергей Ауслендер. — Петербургские сборники стихов. — Литературное западничество», Гиппиус подробно написала в ответе от 4 августа:
Когда я теперь (по нужде) перечитываю мои столетние статьи Литературного Дневника, у меня впечатление, что все это — «Волга впадает в Каспийское море». <…> И вот, ваша данная беседа, вдруг, — наконец! — про что-то о том же, из того же, и даже начинается с извинения за «трюизмы». <…> Вы уже говорите, что «реки впадают в море». И это много, и очень важно, хотя в данном случае, желая пресизировать <от preciser {франц.) — уточнить> (Марина Цветаева), вы и оступаетесь: у вас выходит, что Волга-то впадает не в Каспийское, а в Белое море. Ну, это ничего, принцип-то остается общим: река впадает в море. Par le temps qui court (а что вы тут, кроме t, хотите поставить?) и для вас это… я вам скажу! И далее не плоше: вы признали, что «боязнь влияния» — удел «трусливых душ». Это тоже «э!», которое я неустанно твержу всем 60 лет, и более, подряд; и вас в этой трусливости душевной подозревала открыто. <…> О «притворном» конце… Вы, вообще, часто и во многом притворяетесь, иногда ваше притворство в несколько этажей, одно под Другим (особенно для себя). <.. > И тут, если покопаться, под вашим объявлением, что европейские «водители духа» были как будто не были, ничуть не «улучшив действительность», можно нащупать следующее дно (и то, может быть, не последнее). Я думаю, притворство — это дурная привычка, очень въедливая. В известной мере притворство нужно, да только меру очень трудно соблюдать, почти все скатывается немедля.
(Пахмусс. С. 357–358)
168
На это замечание Гиппиус отвечала: «Что касается вашего невыхождения даже за ворота, — ни шагу от бабушки! — то… a votre plaisir <здесь: на здоровье (франц.)> (если это plaisir). Это пройдет. Когда приедет шепелявая тень <Г.В.Иванов>, вы оправитесь же» (Там же. С.359). О происхождении этого прозвища Г.В.Иванова см. примеч. 293.
169
Неточная цитата из стихотворения Ф.И.Тютчева «Я лютеран люблю богослуженье…». В оригинале: «Сих гордых стен, сей храмины пустой / Понятно мне высокое ученье».
170
Ср. в ответном письме Гиппиус от 8 августа 1927: «Я сказала: Адамович занялся “протестантизмом”… Дмитрий Сергеевич — не дослушав, правда, — воскликнул: “Вот, и я тоже! Как раз и я открываю там много интересного и связанного со всей современностью!” <…> Вашу склонность к “sobre” <здесь: строгости (франц.)> я бы приветствовала, если бы была уверена, что тут, у вас, нет элементов ни снобизма, ни, быть может, особого вида пассивности. Без этих элементов любовь к “sobre”, да еще с постоянством, может привести к мудрости» (Пахмусс. С.360).
171
Скорее всего, имеется в виду статья Д.П.Святополка-Мирского, посвященная обзору первых 26 номеров журнала «Современные записки» и первых номеров журнала «Воля России», в которой он писал: «Подлинная Зинаида Гиппиус, конечно, ни в какой мере не консервативна и не “благонамеренна”. Но эта подлинная — обернута в “семь покрывал” общественно-религиозно-философской деятельности, призванной обосновать “курс на религиозное преобразование демократии”. Ни с “религией” (поскольку на “религии” можно обосновать какие-нибудь курсы), ни с демократией подлинная Зинаида ничего общего, конечно, не имеет» (Версты. 1927. № 1. С.208–209). В ответном письме Гиппиус говорила: «Вы, вот, подозреваете вместе с Святополком, что я “оправданиями демократии” не интересуюсь, а только лягушками. Это, увы, обозначает, что вы оба не понимаете и что такое лягушки, всю бесконечную сложность их кваканья (все их же!) не улавливаете» (Пахмусс. С.361).
172
Ср. в письме Гиппиус от 8 августа: «Меня крайне заинтересовало ваше “ангельство”. Утвердив вашу скромность, отодвинем ее на время в сторону, условимся считать, что “ангел” еще не велика штука, что “человек” — достойнее (достойно, а не “гордо”, и, главное! — в потенции, вот что не надо забывать, если уж “по Владимиру Соловьеву”). При этих условиях вы можете, не правда ли, объяснить мне, что, на ваш взгляд, имеется в вас ангельского?» (Пахмусс. С.360).
173
Отсылка к стихотворению Пушкина «Герой»: «Тьмы низких истин нам дороже / Нас возвышающий обман».
174
Иван Иванович Савин (Саволайнен; 1899–1927) — поэт, автор единственной книги стихов «Ладонка» (Белград, 1926). Основным содержанием его стихов было воспевание «Белого дела». Бунин написал о Савине статью «Наш поэт» (Возрождение. 1927. 4 августа), неточную цитату из которой Адамович приводит далее (у Бунина: «…холод жуткого восторга прошей по моей голове…»).
175
Общеупотребительная формула, обозначавшая имперскую Россию.
176
На этот вопрос Гиппиус отвечала в письме 8 августа:
Я вам открою все «тайны», поскольку они открыты мне. Первый номер Нового Корабля выходит 20-го Августа (второй — 2 °Cентября и т. д.). Он (первый номер) есть, по материалу, четвертый номер Нового Дома. Фирму надо было переменить, т<ак> к<ак> Новый Корабль, во всех смыслах освобождается от Фохта (который человек, должно быть, не плохой, но наверно такой, с которым никакого дела нельзя делать. В этом я была уверена при первом звуке его голоса — «фибры» сказали). Кроме того, перемена имени позволит сделать и кое-какие внутренние изменения, дать другое редакционное «предисловие». Хотя и намеренно «стертое» — оно вам вряд ли понравится; впрочем, «мировоззренья, как оптимизма» там не будет. (Pardon! Я, кажется, переврала, было наоборот, но та же чепуха.) Берберова-Ходасевичи <так!>, так как живут на ближних выселках, в эти дела посвящаются и просятся «посильно содействовать». Впрочем, будут, а как — это вы можете сами рассудить, учтя и взвесив их посильные возможности в смысле качества, количества, общих свойств и т. д.
(Пахмусс. С. 360–361)
177
Имеется в виду рассказ Н.Н. Берберовой «Барыни» (Зв. 1927. № 2). Он кончается абзацем: «Корзинка цела. Лошадь щиплет траву старыми розовыми губами. Полосатая земля поднимается до самого неба. О, Россия!» (С. 104).