Страница 29 из 54
27 января 1945
Памяти защитников
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Эта поэма написана по просьбе ленинградской девушки Нины Нониной о брате ее, двадцатилетнем гвардейце Владимире Нонине, павшем смертью храбрых в январе 1944 года под Ленинградом, в боях по ликвидации блокады.
I В дни наступленья армий ленинградских, в январские свирепые морозы, ко мне явилась девушка чужая и попросила написать стихи… Она пришла ко мне в тот самый вечер, когда как раз два года исполнялось со дня жестокой гибели твоей. Она не знала этого, конечно. Стараясь быть спокойной, строгой, взрослой, она просила написать о брате, три дня назад убитом в Дудергофе. Он пал, Воронью гору атакуя, ту высоту проклятую, откуда два года вел фашист корректировку всего артиллерийского огня. Стараясь быть суровой, как большие, она портрет из сумочки достала: — Вот мальчик наш, мой младший брат Володя…— И я безмолвно ахнула: с портрета глядели на меня твои глаза. Не те, уже обугленные смертью, не те, безумья полные и муки, но те, которыми глядел мне в сердце в дни юности, тринадцать лет назад. Она не знала этого, конечно. Она просила только — Напишите не для того, чтобы его прославить, но чтоб над ним могли чужие плакать со мной и мамой — точно о родном… Она, чужая девочка, не знала, какое сердцу предложила бремя,— ведь до сих пор еще за это время я реквием тебе — тебе! — не написала… II Ты в двери мои постучала, доверчивая и прямая. Во имя народной печали твой тяжкий заказ принимаю. Позволь же правдиво и прямо, своим неукрашенным словом поведать сегодня о самом обычном, простом и суровом… III Когда прижимались солдаты, как тени, к земле и уже не могли оторваться, — всегда находился в такое мгновенье один безымянный, Сумевший Подняться. Правдива грядущая гордая повесть: она подтвердит, не прикрасив нимало, — один поднимался, но был он — как совесть. И всех за такими с земли поднимало. Не все имена поколенье запомнит. Но в тот исступленный, клокочущий полдень безусый мальчишка, гвардеец и школьник, поднялся — и цепи штурмующих поднял. Он знал, что такое Воронья гора. Он встал и шепнул, а не крикнул: — Пора! Он полз и бежал, распрямлялся и гнулся, он звал, и хрипел, и карабкался в гору, он первым взлетел на нее, обернулся и ахнул, увидев открывшийся город! И, может быть, самый счастливый на свете, всей жизнью в тот миг торжествуя победу, — он смерти мгновенной своей не заметил, ни страха, ни боли ее не изведав. Он падал лицом к Ленинграду. Он падал, а город стремительно мчался навстречу… …Впервые за долгие годы снаряды на улицы к нам не ложились в тот вечер. И звезды мерцали, как в детстве, отрадно над городом темным, уставшим от бедствий, — Как тихо сегодня у нас в Ленинграде, — сказала сестра и уснула, как в детстве. «Как тихо», — подумала мать и вздохнула. Так вольно давно никому не вздыхалось. Но сердце, привыкшее к смертному гулу, забытой земной тишины испугалось. IV …Как одинок убитый человек на поле боя, стихшем и морозном. Кто б ни пришел к нему, кто ни придет, ему теперь все будет поздно, поздно. Еще мгновенье, может быть, назад он ждал родных, в такое чудо веря… Теперь лежит — всеобщий сын и брат, пока что не опознанный солдат, пока одной лишь Родины потеря. Еще не плачут близкие в дому, еще, приказу вечером внимая, никто не слышит и не понимает, что ведь уже о нем, уже к нему обращены от имени Державы прощальные слова любви и вечной славы. Судьба щадит перед ударом нас, мудрей, наверно, не смогли бы люди… А он — он о т д а н Родине сейчас, она одна сегодня с ним пробудет. Единственная мать, сестра, вдова, единственные заявив права,— всю ночь пробудет у сыновних ног земля распластанная, тьма ночная, одна за всех горюя, плача, зная, что сын — непоправимо одинок. V Мертвый, мертвый… Он лежит и слышит все, что недоступно нам, живым: слышит — ветер облако колышет, высоко идущее над ним. Слышит все, что движется без шума, что молчит и дремлет на земле; и глубокая застыла дума на его разглаженном челе. Этой думы больше не нарушить… О, не плачь над ним — не беспокой тихо торжествующую душу, услыхавшую земной покой. VI Знаю: утешеньем и отрадой этим строчкам быть не суждено. Павшим с честью — ничего не надо, утешать утративших — грешно. По своей, такой же, скорби — знаю, что, неукротимую, ее сильные сердца не обменяют на забвенье и небытие. Пусть она, чистейшая, святая, душу нечерствеющеи хранит. Пусть, любовь и мужество питая, навсегда с народом породнит. Незабвенной спаянное кровью, лишь оно — народное родство — обещает в будущем любому обновление и торжество. …Девочка, в январские морозы прибегавшая ко мне домой,— вот— прими печаль мою и слезы, реквием несовершенный мой. Все горчайшее в своей утрате, все, душе светившее во мгле, я вложила в плач о нашем брате, брате всех живущих на земле… …Неоплаканный и невоспетый, самый дорогой из дорогих, знаю, ты простишь меня за это, ты, отдавший душу за других.