Рассказы в изгнании

Ночь наступила. Пикник кончился. Я стал засыпать, положив голову на свой мешок, сон подходил так медленно, так осторожно, что мне казалось, что я в каждое мгновение чувствую его приближение, как если бы он был дух, едва касавшийся земли, идущий ко мне. Мне показалось, что кто-то положил мне руку на лоб, и медленно и плавно между моим лбом и ее ладонью заструились длинные пряди ее волос. И тогда я уснул и, наверное, за всю ночь не пошевельнулся, потому что, когда я утром открыл глаза, я все так же лежал на боку, вытянув руку вдоль тела.

Я открыл глаза и не двинулся: прямо передо мной начинался рассвет. Длинная, бледная полоска тянулась над Заливом, а на горизонте, там, где вчера томила меня и соблазняла туманная дымка, стоял черный огромный город, восьмой или девятый по счету, замыкая горизонт вогнутым полукругом.

Я оставался лежать неподвижно, вглядываясь в черный силуэт этого города. Ломаная линия его крыш четко вырисована была на розовой заре, он был огромен, небоскребы уходили ярусами один за другим, и не то все это тяжкое, черное видение возникало из воды, не то было спущено на воду из узкого разрыва тех предрассветных облаков, которые нежились над ним и сквозь которые солнце уже тянулось к воде и земле. И самое удивительное в этом видении было для меня сочетание ужаса и красоты, гибели чего-то, что едва возникло во мне, и возвращения того, что всегда было, чего-то привычного, с чем я жил, с чем я сжился, с чем я примирился, что ли. Оно вырастало теперь, кладя передо мной свои пределы, свои законы, и не могло быть и речи, чтобы бунтовать против него или спорить с ним, или вообще вести какой-либо с ним диалог. Город стоял, непреложный, как этот закон. А над ним, за ним вставало солнце, и он начинал из черного силуэта превращаться во что-то сквозное, в кружево из железа, бетона и камня, преграждая путь туда, куда, мне казалось, была возможность уйти — на час, на день, или навеки.

День начинался, но, казалось, тот раскаленный воздух, которым мы дышали все эти дни, рассеялся, ушел, и с Залива несло прохладой. Пары и одинокие люди, уснувшие на песке, не двигались, все было тихо, жизнь еще не начиналась, только откуда-то, должно быть, из ближайшей кофейни, неслась первая передача утренних новостей. Я встал. С минуту я колебался, не выкупаться ли? Но никакого желания идти в воду не было. Я обулся, повернул к берегу и, не оглядываясь ни на Залив, ни на засиявшее в небесных прогалинах солнце, зашагал туда, откуда несся голос громкоговорителя.

А на следующий день я сидел в кресле, в комнате, а она — на табурете подле меня. Я говорил ей о том, что ехать, в общем, никуда не стоило, что фонтаны не бьют, в озерах не купаются, в заливах места нет никому, но что скоро все это переменится.

— Пилюля? — спросила она, поднимая на меня свои грустные глаза.

— Не пилюля. Я уже говорил вам об этом, но вы такая рассеянная и никогда ничего не слушаете, и все забываете.

Потом я рассказал ей про свой обратный путь, который оказался короче, чем я предполагал, и как мы опять оказались на Площади Шлимана.

— Вы небось даже не знаете, кто такой Шлиман? — спросил я снисходительно, чувствуя все мое превосходство перед ней, всю серьезность, всю деловитость моей натуры.

— Не знаю, — сказала она, и в голосе ее не было заметно раскаяния.

— Шлиман нашел Трою, — сказал я, рассматривая свои запонки. — Потому ему и памятник поставили. Вы знаете, что такое Троя? — Она отрицательно качнула головой. — Он делал раскопки, он выкопал девять городов. Девятым была Троя. Вертикально, понимаете, они лежали один под другим.

Но оттого, что она тряхнула головой, выпал гребень, и волосы ее рассыпались.

1958

Об авторе

Творческий путь Нины Берберовой начинался в Петербурге «серебряного века», в кружке Николая Гумилева. В 1922 году в числе тех, кто не принял революцию, Нина Берберова и ее муж, выдающийся поэт Владислав Ходасевич, навсегда покинули Россию.

Франция, где прошли первые десятилетия ее эмиграции, стала для Берберовой второй родиной. Именно здесь она сформировалась как журналист и писатель. На страницах русскоязычных изданий, с которыми Нина Берберова активно сотрудничала, публиковались ее очерки, повести и романы, а также книга о П. И. Чайковском, принесшая ей широкую известность.

В 1950 году писательница переехала в США, где и прожила до конца своих дней. Она работала профессором русской литературы сначала в Йельском, а затем в Принстонском университетах. В это время ею написаны книга воспоминаний «Курсив мой», историческое исследование о масонах в России «Люди и ложи», документальная повесть «Железная женщина». Они явились литературными событиями, в том числе в нашей стране, где в конце 80-х годов смогли быть напечатаны. Однако российский читатель до сих пор не встречался с Берберовой — мастером собственно художественной прозы. Книга «Рассказы в изгнании» впервые представляет именно эту грань ее таланта.

Этот сборник уже готовился к печати, когда из Америки пришла весть о смерти писательницы.

Творчество Нины Берберовой пользуется популярностью во многих странах мира. Но особенно любима она остается во Франции, в культуру которой неотъемлемо вошла. Достаточно отметить, что книги ее часто переиздаются, а произведения успешно экранизируются. Среди последних кинофильмов по ее рассказам — «Аккомпаниаторша» и «Биянкурские праздники».