Страница 72 из 104
Она посмотрела на Владимира.
Сережа вспыхнул:
— Да.
— Вы думаете, это из-за меня? — сказал Владимир. — Нет, просто у него врожденные технические способности. Ну скажите, какой мальчишка его возраста мог бы с такой смелостью распотрошить чужие часы?
Сережа засмеялся.
— А часы совсем не такая уж непрочная вещь. Вы знаете, когда я был еще в первом классе, мама мне подарила игрушку — в Москву ездила, привезла… То есть даже не игрушку, а настоящие часы, ходики, только в разобранном виде. Я их собирал и разбирал, как мне хотелось. А иногда бывало так: я все металлические части выну, а Любочка к пустым часам веревочку привяжет и мишек своих, как в коляске, по полу катает… Потом я опять все колесики на место ставил, и ходики опять шли. Очень прочные были.
Сережа замолчал. Аня подошла к нему, чмокнула в затылок и спросила:
— А ты, часовщик, пойдешь с нами?
В комнате стало совсем тихо. Сережа сел на подоконник у открытого окна. Минуту назад смех и громкие разговоры доносились из этого окна, должно быть, до самой площади.
Звали и Сережу, но он не пошел. Ему хотелось просто посидеть дома. Теперь он особенно ценил вечера, когда они оставались вдвоем. Экзамены были сданы, ученье кончилось. Времени оставалось много. Правда, сидеть без дела Сережа не умел, но иногда он чувствовал какую-то странную пустоту.
Несмотря на равенство углов в их домашнем треугольнике, Сережа иногда оказывался в положении стакана, отслужившего свою службу и оттесненного в глубину полки красивыми чашками Ани.
Он признавался в этом самому себе без горечи, но иногда ему бывало грустно.
Владимир читал газету, всю подряд, до конца. Даже — Сережа это видел — прочел репертуар театров.
— Энергичный народец, — сказал он, откладывая газету и беря книжку.
Сережа понимал его с полуслова: он говорил о девушках, Аниных подругах.
Через несколько минут он захлопнул книжку.
— Такого человека удавить — мало! — это относилось к автору книги.
Он подошел к карте Европы и, заглядывая в газету, проверил, правильно ли стоят флажки на французском побережье. Флажки стояли правильно — он сам воткнул их еще утром. Остановился около часов, которые Сережа повесил над диваном:
— А ведь идут!.. Молодец, Сергей. Тикают.
Открыл книжный шкаф и одну за другой вынимал книги, складывая их горкой на краю стола. Некоторые перелистывал. Опустошив полку, принялся за другую. Гора книг увеличивалась и принимала наклонное положение.
Он стал возвращать их на полку, одну за другой, не сразу удавалось втиснуть каждую на свое место.
Сереже, как всегда, захотелось помочь. Но он знал, как не одобряет Аня такой постоянной опеки, и уже стеснялся. «Странная все-таки эта Аня, — думал он. — Ведь любит же она Владимира Николаевича, а иногда кажется, что она совсем безжалостная…» Упали как-то у нее со стола и рассыпались кисточки. А он рядом сидел, наклонился и стал собирать. А она хоть бы шелохнулась помочь. Ведь знает же, что ему именно нагибаться трудно из-за ноги. А когда он все собрал, даже спасибо не сказала, только посмотрела на него, правда, хорошо посмотрела — ласково. Бывает, и сама попросит, нисколько не стесняясь:
— Володя, да ты бы сходил, ты бы сделал, отнес бы письмо на почту, да позвонил бы по телефону, да переменил бы мне воду в стаканчике.
Может быть, она и права. Может быть, и не нужно стоять, как нянька, у него над душой и напоминать ему каждую минуту, что он болен.
Когда он делает что-нибудь для нее, у него счастливые глаза, и улыбается совсем по-прежнему…
Ох, сейчас все будет на полу!..
Сережа подошел к Владимиру с таким видом, как будто его заинтересовали книги.
— Вы все это уже читали, — сказал он, тихонько выпрямляя гору книг, грозившую обвалом.
— То-то и оно. У меня от них, Сережка, туман какой-то в голове получается.
Ему хотелось о чем-то попросить.
Сережа ждал.
Они поставили все книги обратно в шкаф и закрыли его.
— Сергей, у тебя какая отметка была по черчению?
— Четверка.
— Маловато.
Владимир нерешительно выдвинул ящик стола.
— Ты не мог бы мне изобразить тушью вот эту историю?
Это была довольно сложная деталь какой-то машины.
У Сережи сжалось сердце, когда он подумал, сколько карандашей было сломано, сколько разорвано бумаги, как дрожали непослушные пальцы, проводившие зигзаги вместо прямых, и как бешено работала резинка.
Подчистки и поправки, впрочем, только ухудшали дело.
Сереже приходилось видеть, как Владимир писал письма: при первой же неудаче он, по его собственному выражению, «впадал в отчаяние» и уже не мог удержать нервную дрожь пальцев.
Сережа сказал:
— Я попробую, — и стал торопливо доставать чертежные принадлежности.
Пока он раскладывал все на столе, Владимир смотрел на свой чертеж и вдруг «впал в отчаяние».
— Не нужно, Сережка, не хлопочи. Такая гадость! Все равно ничего не выйдет.
Он скомкал чертеж и бросил его в открытое окно.
Рыхлый комок бумаги ударился о раму и рикошетом отлетел в угол за этажерку.
— Аня еще не скоро вернется. Я пойду погуляю.
И, как всегда, когда он был чем-нибудь расстроен, он стал особенно неловким: уронил фуражку, потом костыль.
Идя к двери, отшвырнул попавшуюся на дороге маленькую скамейку и ушиб ногу. Сделал гримасу и по крайней мере с минуту стоял, не двигаясь, посредине комнаты.
— Можно мне пойти с вами? — спросил Сережа.
— Не надо. Ты думаешь, я рассыплюсь где-нибудь по дороге?
— Вы куда пойдете?
— В сквер. Если опоздаю к ужину, приходи собирать то, что от меня останется.
Когда дверь за ним захлопнулась, Сережа побежал в переднюю и стал слушать: ему казалось, что Владимир Николаевич сейчас упадет с лестницы.
Потом он с тревогой смотрел в окно, как тот переходил улицу.
Но все обошлось благополучно.
Голос диктора раздался вдруг за Сережиной спиной. Сережа даже вздрогнул от неожиданности.
— «Приказ Верховного Главнокомандующего…»
— Как рано сегодня! Еще совсем светло.
— «Отличились войска…»
Услышав знакомую фамилию генерала, Сережа бросился на улицу догонять Владимира. Он увидел его на тротуаре, совсем недалеко.
Владимир спрашивал о чем-то прохожего, идущего со стороны площади, — по-видимому, о том, какой город взят.
Когда Сережа подбежал запыхавшись и сказал:
— Ваши! — Владимир ответил с радостным оживлением:
— Мои!
«Мои» — это был его полк, за победами которого он следил с особенным волнением.
— Это Алешка Бочаров старается!
Алешка Бочаров был капитан с черными усами, к которому Сережа пришел в Бельково рассказать о Владимире и который недавно стал командиром полка.
— И как раз письмо от него было вчера, — сказал Сережа.
— Да, пишут, черти, не забывают… Пишет: «Бывали дни, по пятьдесят километров проходили!» Ходят же люди по пятьдесят километров в день! Он и про тебя спрашивал. Да я тебе говорил, кажется.
— Вы ему еще не ответили?
— Нет.
— А на то письмо, которое он весной прислал?
— Нет еще.
— Я его хорошо помню. Усатый такой. Он вас очень любит.
— Я знаю.
— Он ведь и зимой вам писал несколько раз.
— Писал… Ну что ты, Сережка, все в одном и том же направлении? Прямо… продольный пильщик какой-то! Нет, и на те письма я ему тоже еще не ответил. Ни в одном сезоне не отвечал.
— Да я ничего не говорю… Я только думаю — может быть, он обидится?
— Не обидится. Он умный.
— Или подумает, что вы его писем не получаете?
— Не подумает. Ему Николай про меня пишет.
— А может быть… — Сережа замялся.
— Что может быть? Ну уж говори, Сережка, какая у тебя там новая… лесопильная идея появилась?
— Может быть, нам вместе ему написать? Ведь вы же говорите, что он про меня спрашивал. Вы что-нибудь придумайте, а я напишу…
— Что я могу придумать? Рассказать ему, как я со скамейкой воевал?