Страница 102 из 104
Лелю обещали перевести в первый «А», в мамин класс.
Когда она думала о том, как мама будет вызывать ее к доске, Лелю охватывало такое чувство покорности и любви, что она сомневалась даже, сумеет ли ответить на пятерку. И вот теперь они едут куда-то совсем в неизвестное, к настоящему, незнакомому папе…
У тети Маши дача была большая, половину она сдавала, но все-таки еще оставалось порядочно. Огромная терраса. А на окнах странные пузатые колючие растения. Леля никогда не видела таких. Оказалось, что это кактусы. На одном из кактусов, прямо на зеленом пузике, распустился розовый цветок. Тетя Маша сказала — потом, конечно, когда немножко успокоилась, — что это большая редкость. Тетя Маша сама была похожа на кактус: маленькая, кругленькая, какая-то бесформенная, с перевязочками на плечах. Коротенькие полные руки казались отростками кактуса. Только это был добрый кактус, без шипов.
Как обрадовалась она, увидев Лелю, — до слез!
Потом всплеснула коротенькими руками:
— А Всеволода нет — к Ильиным пошел, Натуську провожать, вот такой пакет привез для нее!.. Сейчас я сбегаю…
Но она не могла сразу оторваться от Лели и не могла не расспрашивать маму.
В доме еще было очень много котят. Леля не успевала погладить черненького, как подходил рыженький, полосатый, а потом еще серенький. Оказалось, впрочем, что котенка только три. С первого взгляда Леля думала, что гораздо больше. Котят звали странно: Пустобрюшка, Тигрик и Масинька.
— Почему Пустобрюшка? — удивилась Леля. — Он такой толстенький.
— Это теперь у меня отъелся, а когда я его нашла, был худенький. Ну, я побегу.
Кто-то прошел по террасе и заглянул в открытое окно.
Леля увидела загорелое лицо, грустные глаза… чем-то он был расстроен, этот летчик. И вдруг, даже через загар, стало видно, что он бледнеет. Как он узнал? Он даже не успел разглядеть как следует Лелю. Никто ничего еще не успел сказать. Может быть, он догадался по маминому счастливому лицу? Может быть, по тому, как Леля, застеснявшись, прижалась к маме? Или по неистовой радости тети Маши? Ему уже некогда было обходить кругом, искать дверь. Он перепрыгнул прямо через подоконник и схватил Лелю на руки. Огромный кактус качнулся, как бы раздумывая, падать ему или нет. Решил падать и грохнулся на пол вместе со своим тяжелым горшком.
А папа — Леля уже поняла, что это папа, — целовал Лелю так, как будто хотел задушить ее.
Но это было не страшно. Леля чувствовала себя безвольной, мягкий и счастливой, как щенок, которого перевернули на спинку, ласкают и треплют по животику, — и ему хорошо.
И вдруг папа перестал душить Лелю — засмеялся, потом заплакал и попросил:
— Лелька, скажи: лампа!
— Папа, а почему ты летчик, а был в партизанском отряде? И мама про тебя так долго ничего не знала?
— Мой самолет сбило, меня ранило еще в сорок втором году… В плен попал.
— И бежал из плена к партизанам? — радостно догадалась Леля.
— Вот-вот!
— А ты в Военной академии на генерала учишься?
— Нет, я прямо на маршала авиации.
Мама сидела на кровати, рядом с Лелей, положив голову на подушку, и держала Лелю за руку.
Папа немного задержался — должно быть, заходил еще раз к тете Маше извиняться за кактус.
Рядом с Лелей места уже не было, он сел прямо на пушистый ковер около кровати.
Леля разглядывала его лицо, оно казалось ей уже таким знакомым…
На окне вместо одного большого горшка стояло много маленьких — и в каждом по колючему зеленому куску. Это было все, что осталось от кактуса.
Леля понимала, конечно, как папе неловко было тогда перед тетей Машей, и помогала ему ползать по полу и собирать колючих зеленых ежей. Это как-то очень их сблизило. Впрочем, тетя Маша смеялась добродушно и говорила, что ради такого праздника ей кактуса не жалко, к тому же каждый кусок может расти самостоятельно. Засыпая, Леля думала, что кактусы — это какие-то сказочные тети-Машины дети, поэтому похожи на нее. Ну, а как же котята? Они ведь тоже тети-Машины дети, настоящих-то детей у нее нет. Они тоже, пожалуй, немного похожи на нее: мягкие, кругленькие, бесшумные. Ведь бывает иногда, что ребенок похож и на маму, и на папу, а те между собой не похожи. Ну, а здесь наоборот: дети между собой не похожи, а мать и на того и на другого.
— Мама, — сказала Леля, — тетя Маша мне дала два яблока. Можно, я одно завтра Татке отвезу? Она любит.
— Конечно, можно. Очень хорошо. Спи, моя маленькая.
Все как-то раздваивалось… Казалось странным, что Таткина кровать не стоит рядом, а далеко, в московской квартире.
Вспомнилось что-то далекое, полузабытое… Или это было во сне?
— Папа, — спросила Леля, — ты можешь ходить на руках?
— Сколько угодно!
Папа сейчас же вскочил с коврика и хотел уже перекувырнуться, но мама сказала строго:
— Ты бы ушел, Всеволод, второй час, завтра вставать рано, ведь она никогда не заснет.
Папа сейчас же лег обратно на ковер.
— Леночка, я не буду. Леля, я тебе завтра покажу.
Леле было приятно, что папа так сразу маму слушается. Если бы мама сказала Леле чуть-чуть построже, что надо спать, Леля тоже послушалась бы сразу. Но даже чуть-чуть строгим голосом мама с Лелей сегодня говорить не могла. Поэтому разговор продолжался.
— Мама, а как мне теперь говорить: папа или Евгений Александрович?
— Как хочешь, детка. Спи, милая.
Леля посмотрела на отца.
Он сел поближе к кровати.
— Тебе его папой называть хочется? Зови, зови папой, я не ревнивый. Будет у тебя два папы. А за то, что тебе его папой называть хочется, я его, как только увижу, сейчас же расцелую — так!.. и еще раз так!.. и еще раз так!..
Елена засмеялась:
— Тетю бы Машу сюда. Она сомневалась, умеешь ли ты разговаривать!
— Молчу, Леночка, я молчу. Спи, Лелька!
Леля закрыла глаза.
Но через минуту опять сказала:
— Папа, тут есть какая-то Натуська, так ты ее люби, а я Татку любить буду.
И уже совсем сонным голосом:
— А Муся — все-таки Муся!..
Папа сейчас же откликнулся.
— Ну уж мамой называть никого, кроме настоящей мамы, я не позволю!
Елена поняла, что это никогда не кончится. Она опять взяла Лелю за руку, а другую руку положила на голову мужа. И запела тихим, ласковым голосом:
Разговаривать теперь было уже нельзя, можно было только думать…
Сон или по-настоящему?
Если это по-настоящему — Леле не хотелось засыпать.
Если это сон — она боялась проснуться.
— Мне скучно без Лели, — сказала Тата и осторожно отодвинула от себя пустое блюдечко из-под молока. — Уф! Даже глазки вспотели!
— Мне тоже скучно без Лели, — сказал Евгений Александрович. — Мусенька, вытри ей мордочку.
Муся вытерла платком губы, щеки и вспотевшие глазки и сказала:
— И мне скучно без Лели.
— Что же нам делать? Мусенька? Татка? Завтра воскресенье. Где у нас записан адрес?
Четыре отрывистых, нетерпеливых звонка. Шум в передней. И тоненький голос:
— Вы дома?
Тата захлопала в ладоши.
Леля вбежала и перецеловала всех. Но она была не одна. За ней вошли ее мама и незнакомый молодой человек. Он поклонился и остался стоять около двери.
Леля торжественно представляла всех:
— Это моя мама, настоящая. А это моя мама Мусенька. А это мой папа Евгений Александрович. А это… ну, иди же сюда, не стесняйся, пускай они все с тобой познакомятся! А это мой папа в молодости!
1945
КОММЕНТАРИЙ
«Сан-Франциско далеко…» — написано в 1936 г. Впервые опубликовано в сб. стихов и рассказов «Новый год» (М.-Л., 1939). Стихотворение посвящено беспосадочному перелету из Москвы в США.
Сколько нас? — стихотворение опубликовано отдельной книжкой в издательстве «Сотрудник» (М., 1945).